Далеко за полдень ей удалось построить цоколь высотой около сорока сантиметров. Этого хватило, чтобы подняться над парапетом до уровня плеч. Она стояла в воздушном шаре. Мир с птичьего полета. Идалия была сэром Вальтером Скоттом на колонне, в окружении борзой Майды и шестидесяти четырех романных персонажей, изваянных в облаках. Она была Бонни Данди и, подобно ему, поднимала руку, как только пуля попадала под мышку. Она махала носовым платком. Выжидала, будто сестра Анна, а солнце уже пламенело, и трава покрывалась пылью.
Это был именно тот ландшафт, который она себе представляла. На западе — город, приютившийся на берегу Рейна, а на другом берегу — Штольценфельс, залитый солнцем, точно маслом, посреди темной кудрявой зелени лесов. На юге — пыльное огороженное поле: плато, резко обрезанное выступающими укреплениями, и посиневшие рвы, которые на востоке спускались по склону за жилым массивом, а на севере обрушивались в устричного цвета Лан. Наконец, огромное шелковистое небо над оливковым Рейном. Идалия заплакала, жалобно обращаясь к матери, и одна дама действительно откликнулась.
«Ди Никсе фон Бибрих», направлявшийся в Кобленц, медленно проходил мимо, а пассажиры, сидевшие за столом на палубе, перекусывали под звуки кларнетов и скрипок. Поставив чашку, фрау Вейсгаупт навела бинокль на Ланек. Увидев на донжоне женщину, машущую платком, она подала ей ответный знак рукой. Чуть позже, когда судно уже миновало пару излучин, фрау Вейсгаупт вспомнила, что волосы женщины развевались на ветру (если только то был не белый Шарф), но образ, померкший на фоне новых холмов, неба и воды, постепенно изгладился из памяти. Тем не менее, у дамы Осталось смутное чувство тревоги, и, не в силах его объяснить, она постаралась вытеснить его во мрак забвения.
В углублении между камнями, где отложилось немного перегноя, Идалия обнаружила пучок серой от пыли травы. Крошечные дикие орхидеи цвели среди вереска в горах Шотландии — такой немыслимо далекой… Оцарапав обагренные пальцы, она выдрала траву и съела, а затем ее долго рвало серебристой слизью. Немного земли попало в ранки. Идалия попыталась утолить жажду, полизав железное кольцо, вмурованное в стену высоко над обломками: наверное, встарь в него продевали веревку, служившую перилами. Идалия доползла до лужицы мочи в углу.
Жена бахарахского раввина обладала даром ясновидения. Она предвидела грядущие бедствия и неминуемые смерти, замечала знаки и получала предостережения, но не могла расшифровать смысл жуткого видения, которое со вчерашнего вечера упорно ее преследовало. «Нужно молиться и еще раз молиться», — говорил раввин всякий раз, когда не знал, что сказать. Она молилась весь день и очень устала, но образ никуда не девался. Что означала старуха с пепельным лицом, окровавленным ртом и белоснежными волосами, развевавшимися, подобно знамени?.. Чего хотела от нее эта женщина, неустанно подававшая знаки с вершины башни?.. Супруга раввина провела рукой по глазам. Коль скоро Всевышний отказывался отвечать, благоразумие велело ей заняться чем-нибудь обыденным… Был канун субботы, так что всю еду следовало приготовить заранее. Она пошла на кухню к двум своим дочерям с глазами газелей и служанке, которые смешивали компоненты для отменного шалета. Но ни аромат корицы и гвоздики, ни резкий запах лимона так и не стерли образ старухи на башне.
Несколько дней спустя, когда видение наконец исчезло, жена раввина прочитала в газетах о поисках девочки, но не сумела провести никакой аналогии: мир полон знаков, которых никто не в силах разгадать.
Многие из проплывавших в тот день по Рейну видели Идалию Дабб и радостно отвечали на ее сигналы. Вот теперь, теперь, теперь — ну наконец-то! Отныне спасение неизбежно. Поэтому она ждала с нетерпением, и ее бросало то в жар, то в холод. Другие люди все проплывали и проплывали мимо, приветственно махали руками и платками. Вот теперь-то уж наверняка, наверняка!..
Вскоре пароходы засверкали всеми своими фонариками, проходя мимо, мимо, мимо: огромные светляки, вышивавшие золотом по вечернему бархату. Над Оберланштайном стелился молочный дым. Идалия видела, как зажглись, а затем погасли лампы, и на небо взошла луна. Луна насылала сновидения, строила замки из нефрита и ртути: луна видела все, но не приносила ни утешения, ни каких-либо вестей. Тучи вмиг стерли луну, но вскоре она выглянула снова: огромный глаз, наполовину прикрытый оловянным веком, смотрел на Идалию Дабб.
Тем временем миссис Дабб тоже смотрела на луну и на силуэт донжона, будто нарисованный черной тушью. Она куталась в пеструю шаль. «Мое единственное дитя — такое желанное, такое позднее». Сгоревшая, похожая на груду пепла, она слышала, как муж ворочается в соседней комнате. Очевидно, неприятность ухудшила его состояние: ему нездоровилось, он провалялся весь день в постели и беспрестанно, с болью мочился. Теперь он лежал, восковой на белой постели, в едком медовом благоухании урины.
Сесил и Райли скучала в одиночестве в своей комнате. Как знать, надолго ли Даббы задержатся в Германии? Она подошла к окну и тоже посмотрела на луну, которая видит все, и на силуэт донжона, будто нарисованный черной тушью. «Если мама спросит, где я…» Сесили почувствовала что-то вроде жалости — самое острое удовольствие. В конечном счете, справедливость восторжествовала!
Били в барабаны, расклеивали объявления и сулили вознаграждения, но бургомистр перестал говорить о том, что уже якобы «горячо». Теперь во всех немецких газетах упоминалось и обсуждалось исчезновение мисс Идалии Дабб.
Полиция допросила множество цыган и задержала одного бродягу-алкоголика, когда-то отсидевшего в тюрьме за поджог зерносклада, но, как его ни пытали, он ни в чем не сознался, и пришлось его отпустить. Словом, подозреваемых не было. Никаких следов крови или насилия и вообще никаких зацепок.
Старик, рубивший сливу, пока мимо проходила Идалия, каждый вечер слушал, как зять читает ему вслух газеты. Исчезновение юной англичанки не пробудило в нем каких-либо воспоминаний или ассоциаций. Он лишь слышал шаги и смутно различил расплывчатый силуэт в окружающем тумане.
Женщина, показавшая Идалии дорогу, запамятовала о том случае. Голова была забита другим: у нее занемогла единственная корова.
Ребенок с грядки листовой свеклы хорошо запомнил Идалию, ведь не каждый день увидишь такую элегантную барышню. Подслушав разговоры об англичанке, он вспомнил, что встречал еще нескольких полгода назад — взрослых женщин в шотландке и экстравагантных капорах. Значит, одна такая дама исчезла и, возможно, бродила теперь по ночам с зеленым зонтиком, в высоких желтых ботинках. Так являются призраки, поэтому нужно всегда носить с собой немножко оленьего рога и освященный нарамник Санта-Марии-Лаах.
Многие считали, что мисс Идалия Дабб утонула, но на берегах Лана и Рейна не обнаружили ничего, что могло бы подтвердить эту гипотезу. Надежда слабела, а легенды расцветали — вначале единичные и робкие, как подснежники, затем они мало-помалу разрастались на плодородной почве. В округе всегда водились оборотни, над ночным Рейном летали ведьмы, унося детей по воздуху, и всякий, кто слышал пение зеленовласых русалок, расставался с жизнью и собственной душой.
Сесили Райли тревожили опасения иного рода. Что же в действительности произошло? Жертвой какого несчастного случая или преступления стала Идалия? Где она сейчас? Если жандармы взбирались на бург, почему они там ничего не нашли? Не ловушка ли это, расставленная специально для нее? Не обвинят ли ее на основании какой-нибудь случайно обнаруженной решающей улики? Разве теперь, ради самосохранения, не следовало бы сослаться на забывчивость или рассеянность и пойти с оцинкованной карты нечаянного воспоминания? Возможно, еще не поздно? Возможно, еще удастся найти Ид алию живой? Возможно, все объяснится простым недоразумением? Возможно, спустя пару дней все закончится выздоровлением, а для нее самой — лишь легким порицанием? А если Идалия так и не вернется, кто сможет подтвердить их встречу на лестничной площадке? Никто… Тем не менее, Сесили хотела удостовериться раз и навсегда. Перед глазами у нее вставали картины судебного процесса и даже тюремного заключения, а в еще более туманном будущем — угроза вечного наказания. Правда, как только минула непосредственная опасность, она стала вновь лелеять надежду на обретение покоя, не говоря уж о том, что права наследования в семье Даббов должны были измениться весьма благоприятным для Сесили образом.
