тебе, монах, – обратился он к дигимбару и человеку в оранжевой одежде, – и вовсе не пристало чинить беспорядки, – начальник стражи подтолкнул одного и другого в спину и сказал: – Ступайте с миром!
– Ах, царь, царь, наш великий царь! – покачал головой человек в белой одежде. – Вот что случается, когда забывают веру, обычаи и традиции!
– Ничего, – глядишь, все еще вернется, как было, – заговорщицки шепнул ему начальник стражи.
* * *
К северу от царского дворца располагались удивительные сады, которые раскинулись на семи террасах огромного насыпного холма. Эти террасы поднимались уступами и соединялись широкими пологими лестницами, покрытыми розовым и белым камнем. На каждой террасе лежал толстый слой плодородной земли, и здесь росли самые красивые и самые редкие цветы, кустарники и деревья, привезенные со всего света. Террасы были установлены на высоких колоннах, нужных для того, чтобы растения на каждом ярусе имели хороший доступ к солнечному свету, – а чтобы вода, которой поливали растения, не просачивалась на нижние террасы, поверхность каждого яруса вначале укладывали слоем тростника, смешанного со смолой; затем следовали два слоя кирпичей, скрепленных между собой гипсовым раствором; на них были уложены свинцовые плиты, и уже на этих плитах была насыпана плодородная земля.
На вершине этого чудесного цветущего холма стояла круглая беседка с колоннами из редчайшего розового мрамора с белыми прожилками, а вокруг нее лежали на постаментах из гранита четыре золотых льва с глазами из красно-коричневого оникса. В этой беседке, на закате дня, когда живительная сила праны, – энергии, пронизывающей Вселенную, – особенно сильна, царь Ашока погружался в дхьяну – высшую форму успокоения сознания. На первой ее стадии происходило полное сосредоточение на каком-нибудь образе с целью уничтожения всех привязанностей и чувств, отвлекающих от дхьяны. Если это удавалось, образ завладевал всем сознанием и разворачивался в нем, принося восторг и радость. На второй дхьяне сознание продолжало уходить от всего земного, обращаясь исключительно на самое себя; восторг и радость сохранялись и даже усиливались. На третьей дхьяне возникала уравновешенность и внимательность. Восторг исчезал, исчезала и радость. На четвертой дхьяне наступало пробуждение от земной жизни, от всех ее страданий и удовольствий. Сознание становилось необыкновенно ясным, способным различать мельчайшие оттенки мироздания. Пятая стадия была связана с углублением концентрации сознания и утратой за ненадобностью его различающей способности. Шестая дхьяна вызывала бесконечность восприятия или бесконечное сознание. Седьмая вела к абсолютному ничто – осознанию того, что в созерцаемом мире ничего нет. Наконец, восьмая дхьяна приводила к полному прекращению сознания и ощущений и достижению тем самым состояния, близкого к нирване.
Искушение человека
Ашоке пока не удавалось пройти дальше третьей дхьяны, что вызывало у него крайнюю досаду, которая, в свою очередь, опрокидывала сознание на исходные, низшие позиции. Так было и в этот раз – Ашока уже чувствовал приближение четвертой дхьяны, но опять не достиг ее. Поддавшись досаде, он в один миг потерял все достигнутое и понял, что сегодня продолжать погружение бесполезно. С тяжелым вздохом поднявшись с подстилки, царь кликнул слугу и велел позвать Питимбара.
Ждать пришлось долго: ночь вступила в свои права и звезды ярко светили на небе, когда Питимбар вошел в беседку.
– Где тебя носит, дурак? – сердито спросил Ашока и опять почувствовал, что согрешил.
– Меня никто не носит, – напротив, я крепко спал, когда твои слуги отыскали меня, – возразил Питимбар.
– Ты пьян, как обычно? – Ашока с подозрением принюхался к нему.
– С утра ни капли, – бодро ответил Питимбар. – А утром, да, было дело – выпил немного.
– Как ты можешь столько пить, – проворчал Ашока.
– В твоих словах я слышу зависть, – расхохотался Питимбар. – Но что поделать, таким меня создала природа: есть люди, для которых вино губительно, есть и такие, у кого оно отнимает разум и силы, для меня же оно – лекарство для тела и души. А если бы ты знал, какие сны я вижу после него! Вот и сегодня мне приснился дивный сон – будто плыву я по большой реке, а вода в ней так легка и чиста, что небо, отраженное в ее потоках, не менее прозрачно, чем в воздушных высях. По берегам растут пышные зеленые деревья и яркие цветы, – лучшие, чем в твоем саду, – а среди них стоят люди в белых одеждах и машут мне пальмовыми ветвями. Лица людей светлы и радостны, на них нет и тени печали; эти люди говорят мне добрые, ласковые слова, которые греют мою душу.
Медленно, медленно плыву я, и все больше душа наполняется божественным светом; озаренный им, я выхожу на берег у истоков реки, – здесь стоит великолепный город с большими домами и широкими улицами. В нем нет крепостных стен, нет стражников и воинов; его жители заняты своими делами, которые выполняют с охотою и удовольствием.
Со всех сторон я слышу приветствия и отвечаю на них; между тем, подхожу к дворцу царя. Меня встречает высокий человек в простом холщовом одеянии, – он и есть царь, и ему не нужны роскошные накидки и золотой венец, потому что его царственность духовна, а не телесна, она величественнее и красивее всей роскоши мира.
Мы беседуем с ним о чем-то, я задаю ему какие-то вопросы, мучающие меня; его ответы ясны и понятны, и я удивляюсь, что сам не мог найти их…
Увы, твои слуги прервали мой сон! Но я не сразу пришел сюда: вначале мне было так горько вернуться к нашей жизни, что у меня сдавило грудь и мне стало тяжело дышать, – но после я понял, что все наши горести преходящи. Настанет время, и они уйдут без следа, рассеются, как призрачные видения, потому что их нет вовсе. Мир – это наше представление; сейчас оно грубо и безобразно, но когда-нибудь, мы прозреем и увидим, как он прекрасен. И тогда мы будем жить в согласии с ним, – мы будем счастливы и спокойны. А пока… Пока этого нет. Как сказал поэт:
О, где же вы, святые острова,
Где не едят надломленного хлеба,
Где только мед, вино и молоко,
Скрипучий труд не омрачает неба
И колесо вращается легко?
– Почему ты, пьяница и шут, видишь такие сны, а я не могу видеть их? – с обидой спросил Ашока. – Разве я не следую теперь благородным правилам Будды, разве не стараюсь насадить их в моей стране?
– Все приходит к тому, кто умеет ждать, – ответил Питимбар. – Всему свое время и свое место, а роптать на природу и высший разум – пустое дело. Послушай-ка
