в штопаные рубахи и штаны чуть ниже колен. Мне показалось, что это братья: больно уж они были похожи чумазыми моськами.
Сестра Анна, торопливо снимающая брезент с одного из поддонов, на мой вопрос пояснила:
— Не, не братья они. Который повыше росточком, тот хромого башмачника сын. А который пониже Фетка, тот прачкин сын. Завсегда они за нашей коняжкой следят.
Для торговли Анна достала спрятанный в телеге сбоку от стеллажей дощатый складной столик. Длинный нож, у которого уже прилично сточено лезвие, вынула оттуда же, порывшись на дне. Этот самый нож, очевидно, для красоты, протерла грязной промасленной тряпкой, поясняя:
— Ежли масличком смазать, меньше налипать на нож будет. Оно этак-то приличнее выглядит.
Тут же, на складном столике, рядом с горкой выложенными буханками, она поставила слегка помятую жестяную коробку с прорезью в верхней части – ту самую церковную кружку. Торопливо перекрестилась, пробормотав под нос молитву, и со словами: «Ну, помоги нам расторговаться, Осподь…», разрезала на четыре части первую буханку.
Глава 14
Торговля шла довольно бойко. Самым странным для меня было то, что платили не всегда деньгами. Большую, медную или бронзовую, я так и не поняла, монету давали только за половину буханки. За целую – две монеты.
Те же, кто покупал четвертинку, расплачивались продуктами. В основном яйцами. За четвертинку этого кисловатого хлеба давали три крупных или четыре мелких куриных яйца. Но были и другие варианты. Одна женщина принесла завязанную в лоскут ткани горсть сушеных яблок, другая расплатилась небольшой кучкой свежих грибов, третья, к моему удивлению, отдала за хлеб примерно столовую ложку каких-то неизвестных мне семян.
Самое интересное, что сестра Анна не только не отказывалась от подобного рода подношений, но и имела в телеге деревянный короб с кучей небольших лоскутов. В эти лоскуты она перекладывала «оплату», возвращая хозяйкам их собственные тряпочки.
Вот это действо лучше всего объяснило мне, как дорого здесь стоят ткани. Теперь я поняла, почему тюфяк, на котором я сплю, накрыт такой старой и ветхой простынёю. Почему вместо нормальных полотенец все использую какие-то тряпки. Да и одежда местных жителей не отличалась ни красотой, ни излишками тканей. Никаких рюшей, воланов и широких складчатых юбок. Все шло по минимуму.
Даже невзирая на воскресный день, большая часть народа: и мужчин, и женщин, ходила босиком. Основная масса одета была в наряды из грубоватой холстины. И никого не смущали штопка или заплаты на одежде. Мужчины носили брюки до середины икр и точно такие же рубахи, какие я целыми днями шила для солдат. Женщины, в целом, были одеты немного поинтереснее. На холщовую блузку надевали некое подобие прямого сарафана, длинной также до середины икр. И вот эти самые сарафаны уже почти все были из плотной крашеной ткани.
Бог весть, как их красили, потому что все одежки смотрелись линялыми: мучнисто-коричневые, бледно-зеленые, слегка синеватые или сиреневые. Скорее всего, красители готовили из растений и были они очень нестойкие. Зато у некоторых девушек, явно относительно обеспеченных, горловина и подол сарафана были украшены вышивками. Ничего слишком уж искусного в этих узорах не было, но все же женская одежда явно была наряднее.
Особой помощи сестре Анне от меня не требовалось. Только заметив, что у нее на столе кончаются буханки, я доставала и подкладывала в горку на стол несколько новых. А потом, снова забравшись на телегу, продолжала рассматривать людей: деньги мне Анна брать не разрешала, а столик был маленький, и второй продавец просто не поместился бы рядом.
— Сиди уж, сама я… Только вон следи, чтобы чего не стащили.
Очень небольшая часть горожан носила обувь. На некоторых мужчинах я видела подобие сандалий или очень коротко, чуть выше щиколотки обрезанных сапог. На женщинах чаще всего встречались несколько неуклюжие балетки или же подобие сланцев, которые от своих резиновых собратьев отличались тем, что имели дополнительные ремешки, обхватывающие щиколотку.
Раз десять за все утро мелькнули люди побогаче. Их одежда отличалась так разительно, что мне даже не нужны были вопросы, чтобы понять: это местные богачи.
Купила целую буханку за две монеты молодая женщина в сарафане брусничного цвета. Она ярким пятном выделялась на фоне тусклой толпы и явно чувствовала себя местной королевой: ей кланялась примерно половина встречных, а она лишь изредка кивала головой. Сверху, с телеги, мне было интересно наблюдать все это.
Я заметила на этой женщине ярко поблескивающие золотые сережки в ушах. Вообще, конечно, украшений на местных было очень мало. Некоторые женщины носили деревянные бусы. В общем-то, смотрелось это вполне симпатично: дерево было выбрано с умом, разных оттенков и пород. И пропитано то ли маслом, то ли воском. Это подчеркивало красивый природный рисунок небольших плашек и выглядело так, как какое-нибудь этническое украшение в моем мире. Попалось на глаза и несколько медных колечек-сережек. Однако таких «богатеек» было совсем немного. Не сдержав любопытства, я спросила у сестры Анны:
— А что это за госпожа? И платье у нее такое яркое, да и сережки красивые?
— Ой, милая! Это же самого мэтра Горста жена. Неужто не знала?
— Я как переболела, так с памятью совсем худо стало, – жалобно глянув в глаза сестре, проговорила я.
— Ювелир городской. Богатющий, но скупой. Поди-ка, самый богатей у нас, даже более баронов. Уж как Мирка убивалась и рыдала: замуж за него не хотела! А сейчас смотри-ка, экой королевишной ходит!
— А почему она замуж не хотела?
— Так все кричала, что старый он и немилый. Оно, конечно, лет двадцать-то у них разницы есть. Ну, может быть, чуть поболе. Только это ведь женщина в сорок лет старуха. А мужик, милая моя, в сорок-то лет самый сок и есть.
Он тебе и платьюшко нарядное укупит, и колечко подари, и все-все для молодой да красивой сделает. Потому как нажить-то уже успел, а промотать еще нет. От и мэтр Горст такой. И
