самые красивые платья и усаживал в лучшие кукольные домики. Отобрал, сломал и бросил в лицо. Поступил так, просто потому что может, чтобы доказать, что хоть в чем-то имеет превосходство.
Какого чувствовать себя той самой куклой? Это хуже унижения, это больно настолько, что я влепляю Диме пощечину впервые в жизни. Только теперь он вспоминает про меня, смотрит прямо в глаза, держась за покрасневшую щеку.
— Пошел нахуй, — выдавливаю я.
— На хуй пошла только ты, тупая блядь.
Дима уходит, хорошенько хлопнув дверью. От этого звука меня всю передергивает, судорожно сжимаю в кулак пальцы, которые только что были на его щеке.
— Мира, все в порядке? — дотрагивается моего плеча Андрей.
Киваю. На слова пока нет сил. Входим к его семье и мне приходится вспомнить, как разговаривают.
— Простите, не знаю, чем думала, когда открыла. Это наши проблемы и мне жаль, что всем пришлось это слышать. Простите за испорченный праздник, мне, правда, жаль. Еще и дети…
— Дети заняты своим, — говорит Кристина.
Только теперь замечаю, что ее дочки предусмотрительно надели огромные наушники и смотрят в телефоны. Хоть немного отпускает.
— Мира, ты не должна извиняться, — Кристина улыбается неожиданно приветливо. — Если кто и должен был бы извиниться, так тот кусок дерьма, что возомнил себя богом. Не стоит тащить на себе вину мужиков. Мужики бывают полными гондонами, и шли они все… Думаю, я что-то в этом дерьме понимаю: три развода как-никак.
Кристина подмигивает мне, и даже я улыбаюсь. Никогда не думала, что Кристина, у которой в отношениях всегда был беспорядок, будет успокаивать меня. Забавно, что теперь у нас так много общего. Оказывается, что быть жертвой в абьюзивных отношениях не так забавно, как считать, что женщина сама притягивает подонков.
Смотрим легкий романтический фильм, уверенна, что каждого гложут собственные тяжелые мысли. Я бы поспорила на что угодно, что мои перевесят все вместе взятые. Гадости, что мы с Димой наговорили друг другу, червями ползут под кожей. Сейчас бы испытывать хорошо знакомое чувство ненависти, а его притупляет уважением. Все это время я не говорила Диме об отцовстве, потому что боялась. Оказывается, чувства к сыну ему важнее, чем результаты анализов.
Через часик Мишутка просыпается и хнычет.
— Он хочет кушать, может, остались фрукты? — встаю я.
— Их целый холодильник, помочь? — спрашивает Кристина.
— Мира, может, я покормлю Мишу? Ты не против? — говорит Андрей.
— Конечно нет. Можешь спросить у него, что хочет, но, скорее всего, он скажет…
— Бабам, — смеется Андрей. — Я уже запомнил, что он любит бананы.
Андрей уходит, уходит и Кристина с дочками. Даже Раиса Ивановна куда-то отходит, поэтому и я встаю. Подхожу к окну и смотрю на идеальные ряды чистеньких новостроек. Когда разворачиваюсь, вижу Раису Ивановну с маленькой детской фотографией в вытянутой ладони.
— Это моя самая любимая фотография, ношу с собой в кошельке уже тридцать два года. Здесь Андрюше ровно два годика. Я еще с порога догадалась, что Андрей биологический отец Мишеньки. Прости, может, ты не хочешь обсуждать эту тему, еще и со мной, а я здесь со своими фотографиями.
Смотрю на кудрявого малыша с фотографии и улыбаюсь явному сходству.
— Да, вы правы, они очень похожи.
— Только глазки у Мишеньки светлее, у него твои глаза.
— Мои.
Раиса Ивановна смотрит на меня, но не в глаза. Она смотрит на губу, которую я даже не замазала помадой. Разрыв затянулся коркой, в любом случае он был бы заметен. Я только синяки на челюсти замазала, с губой пришлось смириться.
— Рассказать, что будет дальше? — спрашивает она.
— Не понимаю, о чем вы.
— Все начинается с ограничений, претензий без повода. Кажется, что это пустяки. Эмоциональное насилие в ряде стран до сих пор не является уголовно наказуемым. Обычно идентифицируется только ревность, остальные мотивы тирана осознать сложно. Потом секс. Первое физическое насилие обычно проявляется именно так. Оправдать страстью жестокость проще. Постепенно оно перебирается в повседневную жизнь. Преграждение дороги, хваты за руки, потом синяки. Удары в лицо — это вершина, после которой все катится по наклонной и очень быстро. Последнее это реальная угроза жизни. Разумеется, если повезет, и все не закончится летальным исходом.
Размеренный рассказ Раисы Ивановны разжигает во мне хорошо спрятанную боль. Мне тяжело даже дышать.
— Вы ничего не знаете. Да, поругались, да перегнул. Дима не бьет меня постоянно, это случайность.
— И сколько сейчас таких случайностей на твоем теле?
Молчу. А что тут ответить?
— Мира, мне жаль. Я чувствую огромную вину перед тобой, как много лет назад чувствовала перед Ирочкой, той несчастной маленькой девочкой. Быть родителем — это всегда нести крест своих детей.
— Дима говорил, что не насиловал ее, и я ему верю.
— Он в это верит, знаю. Верит в то, что если любишь и берешь, то это не изнасилование. Что отношения дают права на человека, который в них вступил. Тогда, в выпускных классах, у него были проблемы с алкоголем. Как думаешь, мог ли перебрать, поставить свое желание выше ее? Заняться сексом со своей девушкой, не предав значение тому, что она не хотела?
— Мог, — говорю настолько отстранено, словно и не о себе.
— Мог, — подтверждает Раиса Ивановна. — Я видела, как она росла, дружила с ее мамой. Вина за своих детей сильнее личной вины. Тяжело признавать, что ты ни на что не влияешь, не контролируешь того, кого сам и породил. Иногда не всех детей одинаково просто любить. Проблема во мне, знаю. Я виновата во многом, что происходит сейчас между моими детьми. Они копировали поведение неосознанно, а я не смогла выбрать путь лучше, когда была возможность. Ты, Мира, во многом была права.
Присматриваюсь к маме Андрея, ища подвох. Не помню ни одного случая, чтобы Раиса Ивановна так легко признала хоть мелкую ошибку.
— Нет, я была очень груба и говорила о том, что меня не касается. Простите.
— Есть и правда. Тяжело чувствовать только стыд, поэтому на второго сына я взвалила завышенные ожидания. Андрей всегда чувствовал лишний груз ответственности. Я сделала его единственным поводом для гордости, и он привык быть во всем лучшим. К тому же ему пришлось рано повзрослеть. Отец умер, я любила его так, что забыла о детях, окунулась в горе. Андрей был подростком, не должен был думать о семье, как мужчина, не должен был помогать мне пережить утрату, разбираться в бизнесе и нести финансовую ответственность за всех. С самого детства он жил чужую жизнь. Поэтому даже сейчас, когда, кажется, что имеет все, ему сложно понять, чего он хочет. Андрей
