держаться. И взяв десятимесячную дочку, сразу отправилась в Нью-Йорк.
Меня встретили его друг с женой, кроме того, там был супруг сестры Магомеда.
Первое, что я услышала, когда вошла в госпиталь, было:
– Пожалуйста, постарайтесь сохранять спокойствие. Не шумите, не впадайте в истерику! А еще обработайте руки антисептиком.
Надо полагать, работница больницы насмотрелась на людей, столкнувшихся с горем. Для меня случившееся стало невероятной трагедией, для нее – всего лишь еще одним рабочим эпизодом.
Наконец я зашла в палату. И увидела его… С опухшим лицом и перебинтованной головой, подключенного к капельнице, опутанного множеством трубок, которые вели к его рту и носу, обложенного пакетами со льдом.
Удивляюсь теперь, как я смогла остаться в сознании при виде всего этого. «Трусишка Баканай» смогла взять себя в руки, даже не заплакала – просто потому, что не умела особо проявлять эмоции в присутствии других людей.
Взяв мужа за руку, я произнесла:
– Мага, ты чего лежишь? У тебя есть я, и твои дочки… Ты не можешь нас оставить, ты должен выздороветь…
Не знаю, было ли это совпадением, но машинка, подключенная к нему, начала сильно пищать. Сразу же прибежали медсестры:
– Пациент не в состоянии вам ответить, но он вас слышит! Пожалуйста, ничего не говорите, чтобы его лишний раз не волновать.
Затем нам показали на экране компьютера МРТ его мозга и рассказали, что именно случилось с мужем. Так как я плохо знаю английский язык, мне все переводили его друзья – и многое умолчали, чтобы лишний раз не пугать.
– Если пища не будет отторгаться, значит, пациент, по крайней мере, точно выживет. А возможно, и пойдет на поправку… – сообщил мне врач.
Возможно?! Мне не надо было никаких «возможно».
И я приняла решение:
– Переезжаю сюда, чтобы быть рядом с мужем!
На волоске
Всегда удивлялась – как можно спать сидя?
Никогда не умела, ни в поезде, ни в самолете.
Просто не понимала: если на самом деле хочешь спать – заснешь хоть на стуле…
Познала это на себе за два тяжелых месяца. На это время больница стала моим домом.
Моим – и Магомеда, висевшего между жизнью и смертью.
Все это время со мной была моя маленькая дочь. Ей повезло больше: она отдыхала в коляске, которую купил кто-то из друзей, а в остальное время ползала по полу. Не могла же я, кормящая мать, оставить свою девочку?
Новый город, новый штат, я никого здесь не знала – но мне повезло, что здесь жили друзья моего Магомеда: несколько человек, которые помогли мне устроиться. С жильем мне помог Аминулла Сулейманов. Жена друга позаботилась о моих старших дочках, чуть позже прилетела моя старшая сестра, чтобы за ними присмотреть.
Я же все время следила за состоянием мужа. Смотрела, чтобы на ногах не было пролежней. Бегала за врачами, когда у него поднималась температура, и всячески помогала им. Вокруг Магомеда все время лежал лед – и в матрасе, и прямо на теле мужа. Дотронешься до его кожи, и мурашки по телу побегут от холода…
Борис Гринберг все это время был рядом. В Нью-Йорке он тогда поселился почти на месяц: дневал и ночевал в этой больнице. Опытный менеджер хорошо знал английский, поэтому мог побеседовать с врачами, узнать о том, как движется лечение. Но никто ничего не мог прогнозировать. С вероятностью девять из десяти Магомед мог вообще не выжить – а если бы выжил, то, вероятно, стал бы «овощем» – так говорили.
Сразу же после того, как случилась трагедия, прилетела Перзият, а всего она побывала у меня два раза и очень помогла с детьми, пока я сидела у постели мужа. Чаще приезжать ко мне у сестры не получилось: она же работает в органах и в настоящее время уже не имеет права вылетать за рубеж.
Немного забегая вперед, скажу: Перзият часто говорит: «Я бы так не смогла…» Сестра гордится мною. Она считает меня сильной, а я – ее. Точнее, мы сильны каждая по-своему: Перзият – в своей непростой работе, а я – в борьбе за семью и любовь…
И когда эта борьба только начиналась, нас с Магой сразу поддержали многие. В том числе и друзья моего мужа: Сурхай, Хабиб, Аминулла и другие, о которых подробнее расскажу чуть позже… Постоянно кто-то приходил навестить Магомеда и узнать о его самочувствии.
Увы, врачи ничем не могли их обрадовать.
Несмотря на прогнозы, я все время мечтала о том, что через два-четыре месяца Магомед встанет на ноги, и все будет так, как раньше. Но медики говорили иначе:
– Не ждите того Магомеда. Его уже не будет… Ваш муж станет другим человеком.
Чего они мне не говорили – или говорили, но друзья не переводили, опасаясь за мой рассудок, – что вопрос даже не в том, выздоровеет ли Магомед или нет, а в том, выживет ли он вообще. В любом случае, я думала о другом: мне хотелось, чтобы мой муж скорее открыл глаза и начал двигаться, хоть как-нибудь. А выйдет ли на ринг, сможет ли бегать по утрам, тренироваться – это уже неважно.
Я и сама не понимала, что мой муж висит на волоске.
Главное – через двадцать с лишним дней Магомед вышел из комы. Точную дату уже не помню…
– Будьте готовы к тому, что ваш муж не сможет нормально думать и узнавать других! – предупредил меня врач.
Через два месяца его перевели в реабилитационный центр, где Магомед носил специальную каску, чтобы не ударить голову в том месте, где у него не было кости. Еще через два месяца нас вернули обратно в госпиталь, там мужу закрыли голову уже другим металлом.
Так мы и жили на два места: когда мужу становилось лучше – его переводили в реабилитационный центр, а если состояние ухудшалось – возвращали в больницу.
В реабилитационном центре Магомед начал приоткрывать глаза, но еле-еле. Мне объяснили, что в человеческой голове есть желудочки, в которые набиралась жидкость, в результате чего они давили на нервы и мешали глазам открываться. Муж все время находился в сонном состоянии, а когда нас перевели в больницу, ему поставили трубку (ее можно было даже почувствовать сквозь кожу), которая отводила жидкость из этих самых желудочков. После этого глаза Магомеда стали открываться лучше.
Реабилитационный центр очень отличается от больницы, где только лечат. В центре тоже есть врачи, которые следят за больными, но имеются и всяческие терапии. Там поднимают пациента, делают с ним зарядку…
Наш реабилитационный центр был
