это очень дорого. Но в этих твоих газетах были цены на радио. Могла бы выдумать что-нибудь другое, если тебе не хотелось его оставлять!
На неделе был дождь, и газетная карусель представляла теперь собой жалкое зрелище. Листы размокли, упали, многие из них разодрал ветер, — и единственный относительно целый лист, наполовину прилипший к стволу дерева, щерился на меня пустыми клетками кроссворда.
— И что же в газетах, — раздражённо бросила я, принимаясь собирать мусор, — написали, будто радио раздают бесплатно?
— Не бесплатно, — обиженно высказывали лунный, — четыреста, четыреста пятьдесят, а набор юного радиотехника продают за восемьдесят!
Я молчала. Размокшие листы собирались с площадки плохо и рвались в руках. Установленные на прошлых выходных вилы покосились и хорошо ещё, что не упали и не укатились по склону вниз, — зубец удачно зацепился за металлическую дорожку.
Выщербленная полоса в палец толщиной бежала через грязь, землю, камни и кирпич и обводила рыцаря кольцом. Кажется, когда-то здесь были выбиты знаки, но время совсем их стёрло, так, что не различить; и всё равно я вяло обводила следы пальцем, давя в себе жгучую обиду.
Он лунный, в конце концов. Чего я ждала от лунного? Мы — пыль под их ногами; разве я не знала об этом раньше?
— Эй, — забеспокоился лунный. Наверное, заметил, что я не тороплюсь развешивать для него новые газеты. Станет ли он теперь угрожать, что повернёт вспять реки? — Я не то сказал. Ты, конечно, не должна покупать мне радио, я сам его куплю, когда только вспомню, как… только врать не надо. Терпеть не могу вранья.
— Я сказала вам правду.
— Но в газете…
— Может быть, — я всплылила и стиснула кулаки, — в ваши времена были какие-то другие деньги, и они как-то иначе стоили. Четыреста пятьдесят — это мой заработок за две недели. Если вам так нужно радио, я схожу к мэру, он напишет про вас куда-нибудь, и из бюджета…
Зачем я полезла только, дура! Надо было сразу идти к мэру. Лунные и двоедушники — это ведь политика? Есть специальные люди, которые понимают, что с этим всем делать. Может быть даже, мы действительно должны предоставить лунному радио, как знать?
А может быть, он просто прямо сейчас превратит меня в цветок клевера, как в сказке про девочку-козопаску.
Я выпрямилась и подняла на него взгляд, ожидая прочесть в мраморном лице что-нибудь ужасное, но глаза рыцаря светились привычным любопытствующим голубым:
— Почему ты сердишься?
— Потому что… — я запнулась. — Знаешь, давай я лучше газеты повешу. Сколько заклинание продержалось? Не искрило ничего?
— Не-а.
— Хорошо.
Хорошие тётка Сати купила прищепки. Она привезла их откуда-то из города, мощные, тугие, страшенные на вид, — бабушка называла их «чудищами» и вешала на них только самые тяжёлые вещи, вроде половика. Зато прищепки пережили и бабушку, и маму; и меня, наверное, переживут. На верёвке, кружащей между вилами и деревом, они смотрелись жутковато, и для газет были, пожалуй, перебором, — впрочем, других лишних прищепок у меня дома не было.
— Я очень рад, что ты приходишь, — виновато говорил лунный, пока я вывешивала листы и повторяла про себя заклинание. — Ты хорошая, с тобой здорово. Ты, как захочешь, всегда приходи…
Наверное, ему было здесь очень скучно. Мало ли дурных мыслей можно надумать, если неподвижно стоять под дождём целую неделю, не умея даже уснуть? Я бы свихнулась, а он всего лишь придумал какую-то глупую обидку. Да и откуда ему знать нынешние цены, если он проспал… сколько там он проспал?
Говорят, лунные живут в хрустале, едят с золота и переплетают волосы серебром. Наверное, для него стоимость радио — и правда ничего такого.
— Я не сержусь, — вздохнула я. — Но больше так не делай.
— Конечно! И… ты не должна, — сразу же виновато вставил он. — Но если вдруг тебе захочется… словом, у меня есть одна просьба.
xiv
Дорога была ровная-ровная, гладкая, будто бархатная; жёлтые песочные плиты не потрескались от времени, не выцвели, не пропустили ни травинки. Дорога вилась широкой полосой-лентой, словно змеиный след в траве, а вокруг стоял седой ковыль, и его взволнованная гладь под оглушительно-синим небом казалась посмертием.
Воздух здесь был редкий, тяжёлый; на шею будто повесили ярмо, и я порядком запыхалась от подъёма по затерянной в листве полуразрушенной лестнице. Гудели ноги, левую ладонь саднило, — в одном месте ступени совсем развалились, и пришлось лезть по камням.
И вот она — верхняя площадка, залитая растрескавшимся бетоном, совсем теряющаяся среди трав. Когда-то здесь были ангары, и тележки погрузчиков, — вон, виднеются проржавевшие рельсы; когда-то тот остов башни был выкрашен в бело-красную полосу и звался маяком, и оттуда управляли фонарями, заливающими светом платформы и весь Марпери; когда-то здесь кипела жизнь.
Теперь осталась только дорога. Ровная, гладкая, оставленная будто вчера. Совершенно пустая. Она взбиралась ещё немного вверх, а потом уходила влево, в узкую расщелину между скалами.
Выше были только голые камни и облака. А там, за прорубленным в горе перешейком, начинались земли лунных.
Я ни разу не была здесь после аварии, и, когда рыцарь только попросил — сомневалась, что смогу найти путь. Ходить сюда было не так чтобы запрещено, скорее — не принято; подростки, конечно, лазали, кто из любопытства, кто на спор, ну да много ли в Марпери осталось подростков? А смотреть здесь было толком и нечего.
— Зачем тебе? — спросила я лунного, когда он озвучил свою странную просьбу.
— Не знаю, — честно сказал он. — Мне кажется, там что-то должно быть. Если не хочешь, не ходи.
Я снова сидела у его ног, оперевшись на гигантский меч и зябко кутаясь в платок. Осень отгорала, отцветала, и приятно прохладный ветер становился постепенно кусачим, неприветливым. Ногам в высоких носках было хорошо, а колени мёрзли: свободная, хлопающая подолом юбка плохо держала тепло. Ещё легонько звенело в ушах, грозя простудой и головной болью.
Я забыла уже о нашей краткой ссоре, своей обиде и том, что двоедушнице полагается бояться лунных. И о его уклончивых ответах тоже забыла, поэтому спросила расслабленно:
— Ты был здесь? Когда ударила… когда случилась авария.
Рыцарь молчал, и я подумала: он скажет, что не помнит, — как он удобно не помнил множество других вещей. Но он ответил иначе:
— Наверное. Скорее всего.
— И?
— Что — и?
— Это сделал ты? Взрыв. Это был ты?
— Я не убиваю обычных людей. Это не то, что я делаю.
— А что ты делаешь?
Лунный хмыкнул, но всё-таки признал:
— Убиваю людей.
Это я и так знала.
У лунных были
