было уже неловко. Та же Лейле всегда благоволила и почти сразу взяла под свое крыло, подолгу и терпеливо объясняла, что и как работает в агентстве и международном пиаре фешен.
В любом случае все былое осталось в Лондоне, в другом мире. А вот что происходило на лодке, была ли это Кармелита? Она никогда не вела себя так, из них двоих скорее Лейла обычно мялась и не знала, что сказать, Кармелита же с легкостью и грацией решала любые проблемы, нежилась в лучах внимания. Даже выглядела приятельница теперь необычно: чуть неряшливая, с неубранными волосами, полноватая. Кармелита, которую она знала, никогда себе такого не позволяла. Хотя … Анна-Кармелия … ее полное имя было именно таким, Лейла отправляла как-то ее паспорт для брони билетов. И как все это объяснить, как вписать в и без того непонятные декорации клиники, она пока не знала.
* * *
Между тем больничная жизнь шла своим чередом, Лейла свыклась с ее неспешным ходом. В ежедневную рутину добавилась несложная физкультура в зале клиники, где она всегда была наедине с тренером, тоже филиппинкой. Лейла не любила заниматься под присмотром, поэтому быстро выучила все упражнения, чтобы только оставаться одной. Лекарства и капельницы приносили все реже, тело и лицо заживали, щекотно тянули корочки ссадин. Все чаще казалось, что грудь и губы изменили форму и были какими-то тугими, не такими, как обычно, но расспрашивать об этом врачей Лейла не хотела, списывала и это на свое странное восприятие мира вокруг и долгое уже ожидание поездки в Таиланд на операцию. Хотя туда-то она точно еще не летала. Сомневалась, не случалось ли так всегда с ее телом, если немного набирала вес.
Других пациентов она почти не видела, только издали, когда гуляла в изученном до каждого сантиметра пятачке-саду под стеклянным куполом. Мужчины и женщины с надменными застывшими лицами, что-то с ними было не так. Налитые искусственной жизнью, точно все эти растения со шлангами. Как поняла Лейла из обрывков разговоров, услышанных на лодке, пациенты приезжали сюда омолаживаться и были людьми особенными, влиятельными, чуть ли не главами ближних и дальних государств. Впрочем, другие всегда мало интересовали Лейлу, да и при всем желании трудно поинтересоваться о чем-то у крошечных фигурок, плывших по коридорам или в других садиках за прозрачными лабиринтами стен. Одного она, правда, увидела близко, прямо за стеклом: скрюченный уже, хотя и видно, высокий когда-то, смешной старикашка смотрел на нее безумно и живо, во все глаза. Лейлу обожгло от узнавания и одновременно невозможности вспомнить. Мучилась целый день: кто же это, откуда она его знает? И почему он здесь? Может, тоже из-за сумасшест-вия?
Время в клинике остановилось. Не было ни до, ни после, только бесконечные коридоры и мраморная зеркальная роскошь. Похожее чувство раньше настигало в аэропортах, особенно ночных и гулких. Так, наверное, выглядит для кого-то чистилище: застывшая пустота и никого. Но Лейле было на удивление хорошо. Здоровая еда, сон, занятия физкультурой и какой-никакой, но сад с цветами, прогулки с доктором Натансоном, беседы с ним о чем-нибудь абстрактном и прекрасном. Такие, во время которых наслаждаешься и собеседником, и собой, хотя после ничего толком не помнишь. Другие врачи почти не заходили, а медсестер она предпочитала не замечать или обменивалась с ними короткими фразами.
В снах теперь часто бывало легко, но иногда все еще тревожно. Там она говорила с людьми, которые казались родными: некоторых узнавала, других совсем не помнила. Выдыхаясь, успевала к дедлайнам на работе, бралась за новые проекты. Долго гуляла по нежному хвойному лесу, похожему сразу и на российский, и на бутанский, и на ливанский.
А еще тот самый, белый, когда и на миллиметр не сдвинуться. Палата как наяву, все настоящее, вокруг люди, знаю: они здесь. Но не разомкнуть ни глаз, ни губ. Прибивает к кровати потокома воздуха, сопоротивляюсь.
* * *
Даниэля не было пару недель, поэтому, когда он постучался и вошел, казался поначалу очередным сном. Второй день по улице бродили песчаные бури, ветер завывал и иногда с силой стучался, швыряясь песком в окно. Хорошо, что накануне зашла медсестра и закрыла форточку. Во время разгула стихии соседнее крыло становилось рассеянным и нечетким, иногда вовсе исчезало, а небо и земля за ним сливались в единую завесу пыли. На дорожке под окном кружилась песочная поземка, такая же, как бывает зимой из снега.
– Как вы, не страшно тут? – послышался родной голос. – Вот пришел вас проведать, Лейлочка. Вы в порядке?
Она поздоровалась и села на кровать. Изображение пошатнулось, какое-то время звук доносился как бы с опозданием от картинки.
– Все хорошо?
– Да, доктор Даниэль, спасибо. Я лайк просто э бит слоу последнее время, сплю много.
– Это ничего, Лейла, вы молодец, все в клинике очень хвалят вас, и моих друзей на лодке вы тоже очаровали!
Лейла просияла, приятно было слышать что-то хорошее про себя, тем более из уст любимого доктора.
– А я пришел к вам с результатами обследований, – взглядом показал на стопку бумаг в руках. Лейла не заметила документы, как будто они только что появились.
Ни капли любопытства, скорее было лениво и страшно. Не хотелось, чтобы реальность опять менялась. Доктор пустился в пространные объяснения об ученых и мозге, о слепых пятнах и теориях вместо знаний. Мы изучили, как мозг передает и распознает информацию, но почему и для чего – так никто толком и не знает. Лейла снова что-то недопонимала, то ли из-за языка, то ли из-за этой бури или же пустоты в голове – и напряженно вслушивалась.
– Иногда из-за стресса, травм, болезней, – назидательно продолжал Даниэль, – мозг начинает считывать или воссоздавать информацию по-особенному, не как обычно. – Лейла опять кивнула. – Например, чтобы защитить от чего-то тяжелого, заменить более щадящими, иногда ложными воспоминаниями.
Травмы, особенное восприятие, что-то ложное. Слова сыпались, как песок в окно: россыпью, с натиском, треском.
– Понимаете, скорее всего, где-то в вашем мозге происходит сбой. Что-то может казаться совершенно непривычным в мире вокруг или в себе. Вот представьте две шестеренки: они приводят в действие друг друга и соседние миллионы шестеренок. Если хотя бы несколько лапок только у одной из них сотрутся, то каждый раз она будет пробуксовывать. Поначалу это не повлияет на работу всего механизма, но со временем, к сожалению, может привести к сбоям.
– Я, если честно, не очень понимаю, давайте к делу. Что из этого всего следует, соу вот, как говорится? – Лейла тут же одернула себя за резкость,
