сторонам, ища глазами… — А где Любоня? Ты, ведь ЕЕ сюда привез? Она ведь, ко мне… Или… — глядя в спокойный, как серый лед на реке взгляд грида, замолкла, вдруг.
— Здравствуй, Евсения, — едва склонился мужчина, коснувшись пальцами груди. — Нет, не ее.
— А кого?
Русан, на несколько мгновений, замялся, бросив нахмуренный взгляд в правый край леса, а потом, все ж, мне ответил:
— Хозяина. Я сегодня его сопровождаю… сюда. Ты еще что-то хотела?
— Да нет, — озадаченно протянула я, невольно развернувшись в ту же сторону, и перехватила в руках холодный в испарине горшок. — А хочешь воды родниковой? Чистой, самой лучшей в нашем лесу?
— Воды? — как мне показалось, даже позволил себе удивиться грид.
— Ага. Попей. Не известно же, сколько тебе еще здесь, на самом солнце, торчать.
— Давай… воды. И… спасибо…
— И угораздило же влюбиться в такого каменного истукана?
— Евся, я не понял, — едва поспевал сейчас за мной, скачущий с другой стороны ручья, бес. — Это что, еще один твой… жених?
— Чего?.. Это несчастная любовь моей подружки, Любони, — отмерев, вновь припустила я.
— А-а. О-о-о… Это той самой, с фигуркой, аппетитной как у…
— Пасть свою похабную закрой. И если еще раз замечу, как ты на нас из озерных камышей пялишься, когда мы купаемся, без рогов оставлю.
— Что ж так сразу то? — обиженно взъелся хвостатый прелюбодей.
— И без хвоста, — тут же увесомила я угрозу. — Ты меня понял?
— Как не понять… А вообще, куда это мы так резво с тобой вдоль ручья несемся? Полянка то наша тренировочная «немного» в другом направлении.
— А мы — не туда сейчас. И, знаешь, что? — вновь тормознула я. — Ты со мной туда не ходи.
— Евся, да куда? — взмолился бес. — Толком объясни.
— Толком?.. Да я и сама «толком» не знаю. Просто… У Ольбега, здешнего богатея, в нашем лесу сейчас какая-то оказия. А это, само по себе — большая странность. Вот я и хочу взглянуть, что за дела такие, непонятные творятся у меня под самым носом.
— Так, а почему, мне-то с тобой туда нельзя?
— Да, потому что… — вдруг, замялась я, отведя в сторону взгляд. — Потому, как…
— Потому, как ты думаешь, что единственный, с кем у него может быть здесь встреча — мой господин? — прищурился на меня Тишок.
— Ну, да.
— И у меня, если он нас с тобой заметит, будут неприятности?
— Я бы сказала, большие неприятности.
— А то я сам не понимаю… — сдвинул бровки бесенок. — И вот что: либо мы с тобой туда вообще не суемся, либо — только вдвоем. А так, как ты, проныра тиноглазая, все одно, не отступишься, то… чего же мы здесь до сих пор тогда торчим?.. Ну?
— Баранки гну. Но, я тебя предупреждала…
Заметили мы их с Тишком еще издали. В том месте, где ручей Тихий брал свое начало, меж камней, образовалась небольшая природная площадка, поросшая мхом, накрывшим и крайние с ней валуны аж до самой середины. И на этой площадке сейчас о чем-то очень бурно жестикулировал Ольбег, издали сильно напомнивший мне паука. С коротким пузатеньким туловищем, длинными конечностями и зачесанными назад, серыми волосами, обнажающими глубокие залысины. Рядом же с ним царственно застыл, опираясь на свой длинный посох волхв. И, кажется, со всем уважением внимал.
Пришлось, не смотря на бесовское предостерегающее шипение, подкрасться еще ближе, чтобы хоть что-то, да распознать. Но и здесь, за вековым, по-стариковски скрипящим дубом, мне повезло мало, получив, в качестве, награды за старание, лишь клочья, доносимых ветром фраз. Как то:
— Ты ведь, мне обещал… обещание.
— … ежели совсем худо… прибегнуть…
— Да к… мне твои…
Но, одно слово я расслышала точно, и именно по той причине, что повторялось оно несколько раз, причем с совершенно разными интонациями. И словом этим было…
— Тишок, а кто такой «бер»?.. Чего ты молчишь?.. Эй… — наконец, обернулась я назад, к давно, не проявляющему беспокойства подельнику, но разглядела его гораздо дальше от себя. Бес, одним ухом склонившись сейчас над самым ручьем, воплощал свое умение на практике — усердно слушал воду. По крайней мере, у меня его живописно раскоряченной позе было лишь такое разумное объяснение. — Надеюсь, тебе повезло больше, — осторожно склонилась я рядом с ним. — Ты их хорошо слышишь?
— Достаточно хорошо, — отмер через мгновение Тишок и растерянно посмотрел на меня.
— Ну и?..
— Евся… — сглотнул он судорожно. — Ты меня прости, но, я не могу тебе этого рассказать. Меня связывает…
— Да знаю я, что тебя связывает, — нервно отмахнулась я. — Подельничек. Ты хоть сказать мне можешь, что этих двоих у тех камней связывает? Или, тоже тайна?
— Еще какая… тайна, — обреченно скривился бес, а потом, вдруг, поставил торчком уши. — Евся, пора отсюда бежать. Они расходятся.
— И с места не сдвинусь, — угрожающе прошипела я, в упор на него, через ручей глядя. — И с места не сойду, пока ты мне не скажешь, кто такой «бер», — бесенок сначала заскулил жалобно, но, увидя, что впечатления должного, не добился, резво подпрыгнул на ноги:
— Да как же я тебе это скажу, когда… слово это, и есть — сама тайна… Евся… побежали… Ну, пожалуйста.
— Ну… прохиндей хвостатый, я от тебя так просто не отстану. Так и знай, — уже срываясь с места, уверила я подскочившего следом Тишка…
ГЛАВА 8
Утро, солнечное, с летящими по небу облаками — бабочками и, едва ощутимым, ласкающим лицо, ветром… А еще запахи, смешанные им же, собранные в один благоухающий букет из трав, цветов, прохладной озерной воды и листьев деревьев, омытых ночным дождем. Все это ветер сейчас порывом бросил в меня, стоящую у распахнутого окна, заставив вдохнуть полной грудью, а потом, с глубоким стоном, но, все ж выпустить из себя наружу:
— Солнцеворот, чтоб тебя… Адона! Где моя старая, «специальная» рубаха?!
Солнцеворот — купол жаркого лета, самый любимый и разгульный праздник для всех, без исключения в веси Купавной. Символ единения природы и человека, огня и воды, скромности и вседозволенности. День предвкушения волшебства и ночь, им до краев наполненная… И мои самые ненавистные сутки в году. Потому, как по моему же глубокому, дриадскому убеждению, обильное обрывание цветов, веток и сучьев совсем не означает слияние с матушкой — природой, а, вовсе даже наоборот — прямое над ней надругательство. Что же касается всего остального… то, здесь мне, пока, вплоть до этого года всегда удавалось очень вовремя смыться. Но, и не пойти, однако ж, на высокий берег Козочки, было нельзя. Это понимал даже сам волхв, первым отдающий
