что он как-то растерялся… “Саська, – говорит он, – разве мы звонили товарищу директору?” “Я не звонила”. “Гриша! Может быть, ты звонил?” – обращается он к Грише и делает ему глазами какие-то знаки. “Да! Я вспомнил, – реагирует Гриша. – Это я звонил ему… Вчера… Из Москвы!” Чувствую, что происходит что-то не то, но что именно, не понимаю. Вдруг Миша забирает мой паспорт и быстро проникает в кабинет директора… Не проходит и пяти минут, как появляется сияющий директор. За его спиной прячется Миша. “Боже! Какая красотка! – восклицает директор. – Поздравляю вас с законным браком!”… Я столбенею. Миша смотрит на меня влюбленными глазами, и на лице такое выражение, какое бывает у ребенка, когда он сделал любимой маме потрясающий, с его точки зрения, неожиданный подарок… А директор продолжает ухаживать: “Чью фамилию будете носить? Свою или мужа?” Как услышала слово “муж”, так чуть в обморок не упала…
Я понимала, что все это должно было произойти, но ведь мы шли только лишь подать заявление… Возникают Идины слова: “Доченька, а если ты передумаешь, то через три месяца заберешь заявление обратно…” И вдруг это слово “муж”! Чужое какое-то, деревянное… В это время Гриша быстренько вручает мне три белые хризантемы и целует в щеку… Я не нахожу ничего лучшего и совершенно некстати “острю”: “Белые хризантемы кладут в гроб…” А радостный директор кричит: “Именно! Отныне он хоронит Вас для других мужчин и оставляет жить только для мужа!”
Тут они подхватывают меня под белы рученьки и влекут в комнату, в которой стоит стол, покрытый нарядной ска- тертью, на столе – фантастические “длинноногие” розы, шампанское, фрукты, конфеты. Директор разливает шампанское, что-то произносит про вечное счастье, про потом- ство… Все чокаются, я “на нервной почве” выпиваю бокал, Потом сразу второй – лишь после этого до меня доходит с абвалютной ясностью: свершилось. Прощай, Салли Ландау! Здравствуйте, гражданка Таль…
И тут я думаю: а почему я должна обязательно носить Мишину фамилию? Чем моя хуже?.. По наивности мне ка- залось, что моя собственная фамилия сохранит мою само- стоятельность… Говорю директору: “Вы спрашивали, какую фамилию я собираюсь носить после замужества…” Но Миша меня перебивает: “Конечно, мою!” “Мы в этом не сомневались!” – говорит обезумевший от счастья директор и протягивает мне мой паспорт, в котором я отчетливо вижу: “ТАЛЬ”.
В такси по дороге домой успокоилась: в конце концов все нормально, все правильно и все прекрасно. Я люблю Мишу, Миша любит меня… Вот только зачем было таким театральным способом ускорять момент так называемого “сочетания законным браком”? Миша словно прочитал мои мысли. Он поцеловал меня и сказал: “Пойми, Саська, после сегодняшнего дня я абсолютно не сомневаюсь, что разнесу Михаила Моисеевича до основания… а затем (тут он запел из “Интернационала”) “мы наш, мы новый мир построим – кто был ничем, тот станет всем…” Самое смешное, что водитель – преклонного возраста латыш (может быть, из латышских стрелков?) подхватил зычным голосом: “Это есть наш последний и решительный бой…”
Под звуки партийного гимна мы подъехали к дому. Дверь нам открыла Ида, и Миша сказал: “Мурочка! А Саська – моя жена!” Вечером мы сидели за столом в небольшом кругу: Миша и я, Ида, Роберт, Яша со своей пассией, Гри- ша… Потом подошли еще разные знакомые… До сих пор тот семейный ужин я считаю нашей свадьбой. В течение последующих дней Рига воспринимала нашу женитьбу как свершившийся факт…
Люди всегда проще воспринимают даже самые крупные события и катаклизмы, если все это происходит не с ними. Одно дело – зритель, другое дело – участник. Само собой, начались всякие суды-пересуды, сплетни, вымыслы… Го- ворили, что я вышла за Таля замуж, будучи на шестом месяце беременности, что у него вроде бы не было уже выхода… Говорили, что и беременна-то я не от него… Говорили, что, наоборот, Таль заставил меня выйти замуж под угрозой убить, если будет не так, как он хочет… Черт знает, что еще болтали. Но если кого-то вся эта чушь и волновала, то толь- ко, конечно, не меня. Анонимными и неанонимными звонками мучили Иду, Роберта, Яшу, и первое время они относились ко мне с напряжением и настороженностью. Мишин дядя был одним из немногих, кто не придавал этим россказням ни малейшего значения. Я как-то случайно стала свидетельницей его разговора с Идой, когда он объективно и даже лестно говорил обо мне.
Я же оказалась, как говорят, в “эпицентре землетрясе- ния”. Замужество меня тряхануло как следует и довольно быстро перевела из молоденьких девочек в “солидные” же- ны с целым рядом приятных и не очень приятных обязан- ностей. Все мои сомнения отпали сами собой под натиском охватившей меня какой-то неистовой страсти. Путы услов- ностей больше не сдерживали ни меня, ни Мишу.
Мы наслаждались нашим новым качеством мужа и жены. Я полюбила его безоглядно и стала считать своим… частью себя. Во мне проснулась неведомая раньше ревность, и я начала реагировать на все то, что раньше как бы меня не касалось. Во мне проснулся мой “скорпион” – Миша должен принадлежать только мне и больше никому – ни Латвии, ни Советскому Союзу, ни родителям, ни, конечно же, другим женщинам. Ему часто звонила из Югославии Милунка Лазаревич – талантливая шахматистка и, как я выяснила позднее, очаровательная молодая женщина. Они с Мишей болтали на свои шахматные темы, Миша сыпал бесконечным количеством каких-то вариантов на “птичьем” языке шахматной нотации, прокладывая этот диалог экспортными остротами и изящными комплиментами, на которые он был тоже “гроссмейстер”. А я не спала ночи, терзаемая подозрениями… Но и Миша был “скорпион”, и все должно было подчиняться и принад- лежать ему.
Со временем я поняла всю справедливость поговорки “Нашла коса на камень”. Или еще, как в одном из стихотворений Цветаевой:
«Не суждено, чтобы сильный с сильным
Соединились бы в мире сем…»
Это стало впоследствии извечной причиной наших раз- молвок.
У меня не было ни физической, ни, тем более, моральной потребности в измене. Я не могла также подумать и о том, что такая потребность может быть у него. Но я знала одно: если это с его стороны произойдет, я это сделаю дважды… Просто от отчаяния и унижения. Не могу сказать, что данное качество моего характера облегчало существование, но такой уж родилась…
Миша был предметом моего обожания и восхищения. Я зачарованно слушала его. Он говорил образно, легко, углуб- ляясь во все новые
