вас очень интересная. Думаю, те, кто живет далеко от столицы, с удовольствием купят такой артефакт и никаких денег не пожалеют.
— Конечно! А еще они могут соседям его за деньги в аренду сдавать. А если сделать эту коробочку большой, так и вообще можно собирать народ как в театре и билеты на этот показ продавать, — продолжила фантазировать я.
— Софьяна, вам раньше никто не говорил, что вы гений не только в зоодрессуре, но и в коммерции? — восхитился герцог.
Я от души рассмеялась.
— Тетя Лю наоборот частенько напоминает мне пословицу: «дурень думкой богатеет». Она считает, что все мои бизнес-идеи — это сплошные сказочные фантазии.
— Она неправа. И знаете что, Софьяна, у меня предчувствие, что вот на этой идее можно разбогатеть.
Я грустно улыбнулась.
— Думаете моего миллиона хватит для покупки артефакта? Хотя о чем я? Его придется потратить на покупку жилья для моей семьи.
Герцог громко втянул воздух и подался ближе к столику. Взял бутылку, открыл, плеснул в бокалы вина и протянул один мне.
— Леди Софьяна, — перешел он на официальный тон и как будто разволновался, — я знаю, что это может прозвучать странно, но хочу вас заверить в том, что все ваши проблемы остались позади. Я чувствую, что наша встреча стала судьбоносной.
Я самую капельку испугалась и посмотрела на Стефана подозрительно.
— Что вы имеете в виду? — прошептала.
— Ну вы же не можете думать всерьез, что я позволю такой потрясающе талантливой девушке карабкаться вверх и сражаться с трудностями в одиночку? — задал неожиданный вопрос герцог.
И мне как-то стало нечем дышать. Я вспомнила нравоучения родственниц о том, что принимать помощь от сильных — правильно, ничего в этом предосудительного нет, но в то же время всё внутри меня вставало на дыбы. Мне не нужны ни подачки Стефана, ни зависимость от его милости.
Я кашлянула пару раз, чтобы прочистить горло.
— А как это будет выглядеть, по-вашему? Я останусь жить у вас в поместье, буду получать жалование и бесплатную еду? — спросила осторожно.
Герцог вскинул на меня внимательный взгляд.
— А что вас в таком положении вещей особенно сильно не устраивает?
Я поняла его вопрос правильно. Стефан догадался, что мне претит прибывать в статусе приживалки в принципе, но интересовался, что стоит поперек горла сильнее всего.
И на самом деле выбрать что-то одно было сложно: это и отсутствие свободы, и желание признания моих заслуг, и стремление добиться высот собственными силами. Я не смогла так сразу ответить и сделала глоток вина, чтобы выиграть время на раздумья.
Глава 24
Стефан
Леди Софьяна Долгинская обладала каким-то невероятным магнетизмом. Чем дольше я с ней общался, тем сильнее восхищался ею. У меня просто не было раньше таких знакомых, как она. Ни мужчин, ни женщин. Софьяна фонтанировала удивительными идеями. Фантастическими и прагматичными одновременно. У нее огромное доброе сердце, и в то же время развита осторожность. Девушка совершенно не корыстна и глубоко порядочна. Она не простит лжи и не поймет интриг, в которые её попытаются втянуть. Поэтому я ждал от нее ответа на свой вопрос, затаив дыхание.
— Понимаете, Стефан, мне очень сложно выразить одним словом то, что заставляет меня отказываться от вашего поистине щедрого предложения, но, наверное, если отбросить все детали, это можно назвать гордостью, — ответила девушка задумчиво, поставив пустой бокал на столик.
— Но чем же я задеваю вашу гордость? — не мог я не спросить.
Хотя если поставить себя на место Софьяны, то все становится понятным. Я бы тоже не согласился жить в золотой клетке. Пора бы уже смириться с тем, что эта девушка отличается от всех других.
— Не вы. Я думаю, причина кроется в моем детстве. Когда я была маленькой, часто задавалась вопросом, почему отец от меня избавился. Чем я плоха? Скорее всего, тогда и родилось во мне желание показать и доказать, какая я сильная, умная, находчивая и успешная — чтобы отец осознал, что на самом деле потерял. С годами я перестала о нем думать. Одобрение отца мне безразлично. А амбициозные желания настолько во мне прижились, что стали моей натурой. То есть я просто-напросто потеряю себя, оставшись в вашем поместье на всем готовом. Пойду против своей мечты. Я не смогу быть счастливой в таких обстоятельствах.
Честность и прямолинейность Софьяны тоже поражали до глубины души. Мне захотелось ответить ей тем же. Однако заявить в лоб, что я пустил слух, будто она моя невеста — навсегда испортить с ней отношения. Софьяна запомнит меня как пустобреха, прикрывшегося от женского внимания её юбкой. Нет, это неприемлемо.
И я решился.
— А если я попрошу вас стать моей женой? — спросил без колебаний.
Что удивительно, слова вылетели легко и не вызвали никакого желания забрать их обратно.
Правда, на Софьяну они произвели эффект разверзшейся под ногами пропасти. Она вскочила с подушки и шарахнулась от костра.
— Вы так шутите, да?! — воскликнула она.
И затаенной радости в ее голосе я не заметил. Только ужас, досаду, удивление, даже злость, но никак не предвкушение, которое испытала бы любая другая моя знакомая, получив от меня — герцога Венчерского — предложение руки и сердца.
Но я и не надеялся, что будет легко.
— Нет, я не шучу, Софьяна. Я действительно хочу, чтобы вы стали моей женой. Вы удивительная девушка и станете великой герцогиней. Я буду круглым дураком, если упущу шанс связать свою жизнь с вашей.
— Но мы знаем друг друга два дня! И я, конечно, понимаю, что в ваших кругах принято выбирать жен, как лошадей на рынке, но я такой судьбы себе не хочу!
И я не хотел себе жену с рынка.
— Выслушайте меня, леди Софьяна, — попросил, тоже поднявшись на ноги. — Обещаю, что этот разговор вас ни к чему не обяжет. Просто даст пищу к размышлению.
— Вы меня поразили до глубины души, герцог, — проворчала девушка, — но я вас выслушаю. Говорите.
Она вернулась за столик, и я тоже.
— Я не хочу вам врать, Софьяна, поэтому сейчас не пою песен про любовь на века. И не потому, что я к вам ничего не испытываю, а потому что просто не знаю, что такое любовь до гроба. Я хочу проводить с вами как можно больше времени, я не хочу вас показывать своим знакомым мужчинам, потому что боюсь потерять, я готов любоваться вашими жестами и слушать ваш голос бесконечно. Мои руки так и тянутся к вам, чтобы прикоснуться, а губы… — Впрочем, про губы рано,
