Веревкиной и Алексеем Явленским. Это лето 1908 года многое определило в творчестве Кандинского, здесь он плодотворно работает, пульсирующие краски пейзажей из Мурнау – пожалуй, самое пленительное наследие великого мастера. Здесь же они вчетвером приходят к выводу, что готовы к решительным переменам в живописном языке, это решение осенью выльется в появление «Нового мюнхенского объединения», а позже – и «Синего всадника». Новый творческий подъем усиливал пламя в их семейном очаге, и наоборот, их личный союз вдохновлял художников на новые свершения. Мурнау не отпускал наших героев, на следующий год Мюнтер купила там дом, в котором ей суждено было прожить долгую жизнь. В последующие годы они с увлечением занимались домом и садом, расписывали мебель, создавали свой мир. Габриэль с успехом освоила подстекольную роспись и учила этому своих коллег. Но главное, им здесь хорошо писалось, именно здесь Кандинский окончательно разрывает с фигуративным искусством и создает свои первые абстрактные композиции. Здесь же, занимаясь выращиванием клубники, он обдумывал свою знаменитую книгу «О духовном в искусстве», которая увидит свет в 1911 году.
Для Василия Васильевича следующие пять лет – это период интенсивного, фонтанирующего творческого полета, он создает всемирно известные шедевры абстрактной живописи, участвует в громких выставочных проектах, в том числе на родине, в России, издает вместе с Франсом Марком альманах «Синий всадник», его имя становится весомым и значимым в художественной среде. Для Мюнтер это непростые годы, когда она понимает, что ей трудно избежать воздействия личности и таланта Кандинского, она пытается сохранить свою самостоятельность как художницы, ее творчество переживает мятущийся период. Перемены в личных отношениях она тоже почувствовала, ушла прежняя эмоциональная погруженность в мир другого, постепенно оставалось только профессиональное и бытовое содружество двух все еще близких людей. Это крайне огорчало Эллу, она сожалела, что не настояла на заключении брака раньше, а теперь надежд на это оставалось все меньше – Кандинский отдалялся от нее.
Неизвестно, как сложились бы их отношения в дальнейшем, скорее всего, они все же вступили бы в официальный брак и альпийский чудодейственный воздух помог бы им сохранить свою любовь. Но… за пределами альпийских предгорий случилась катастрофа, которая оказалась роковой для Эллы и Василия. Началась мировая война, и Кандинский как подданный Российской империи не мог оставаться в Германии, они вдвоем отправляются в Швейцарию. Там, вдали от Мурнау, их отношения стали ровными и сухими, оба испытывали страдания от этого, расколовшийся мир и затянувшаяся война не оставили им шанса. Кандинскому пришлось возвращаться в Россию, и он решил ехать один, предложив Габриэль классический вариант – «остаться друзьями».
Окончательный разрыв был мучительным, его затягивала Габриэль, которая все же надеялась на их совместное будущее. Между ними возникает переписка, полная упреков, напоминаний, ложных обещаний. Наконец они договариваются, что должны увидеться в нейтральном Стокгольме, куда в 1915 году отправляется Мюнтер и ждет там Кандинского несколько месяцев. В это время она создает пронзительные работы, полные тревоги и горького одиночества. Парадокс, но чем дальше был Кандинский, тем интереснее была ее живопись. Когда Кандинский прибыл в Стокгольм, они вместе устраивают выставку его работ, потом весной 1916 года с большим успехом проходит выставка самой Габриэль. На миг создается иллюзия, что счастье еще возможно, Кандинский едет в Москву, обещая вернуться осенью с документами для оформления брака. И… больше они никогда не встретятся. Вскоре в России, а потом и в Германии начнутся революционные события, весь старый мир будет опрокинут, для Кандинского довоенная жизнь станет иллюзорной и навсегда потерянной, а вместе с ней и Элла. Для нее политика ничего не значила, она не понимала, что происходит, куда он исчез. Несколько лет, пока шла Гражданская война, переписка вообще была невозможна. Поэтому только в 1920 году она узнала, что Кандинский еще три года назад женился на молодой девушке Нине Андреевской.
Мюнтер почти десять лет выкарабкивалась из глубокой депрессии, когда она даже не могла подойти к мольберту. В 1927 году она познакомилась с историком искусства Йоханнесом Эйхнером, который возродил ее к жизни, он стал для нее заботливым мужем, они вместе жили в Мурнау до последних дней, она писала картины, он делал выставки и писал статьи. Когда госпоже Мюнтер исполнилось 80 лет, в 1957 году, она сделала подарок всему человечеству – оставила в дар городу Мюнхену несколько десятков картин и рисунков Кандинского. Эти картины остались в Мурнау еще с 1914 года, когда пара спешно покидала Германию, думая, что они скоро вернутся. Потом в 1920-х годах Габриэль вернула часть работ автору, когда тот преподавал в Баухаусе, а часть оставила себе как компенсацию за «моральный ущерб». Когда к власти пришли нацисты, творчество Кандинского было под запретом, за хранение его картин могли забрать в гестапо. Габриэль хранила наследие Василия в специально оборудованном подвале дома в Мурнау, у нее было несколько обысков, но картины не были найдены, как шутила Элла, их спас комод, расписанный когда-то Кандинским, он закрывал вход в подвал. Так, рискуя жизнью, Габриэль Мюнтер сохранила шедевры человека, которого так сильно любила. Теперь прекрасной коллекцией можно полюбоваться в Ленбаххаусе, мюнхенской художественной галерее.
История пятнадцатая
Венера и Марс из семьи Бонапартов
Антонио Канова
В европейской истории многие правящие династии имели своих «семейных» художников, которые создавали целые галереи полотен с портретами августейших родственников. Холсты Веласкеса запечатлели фамильные образы испанских Габсбургов, у Рубенса мы найдем вереницу изображений французских Бурбонов, а Ван Дейк стал блистательным портретистом британских Стюартов. На рубеже XVIII–XIX веков, когда консул Наполеон стал стремительно продвигаться к императорскому трону, фамильный портретист потребовался для новоиспеченной династии Бонапартов. На роль придворного живописца претендовало множество мастеров, которые в считаные годы создали десятки парадных композиций, где в мантиях и диадемах красуются представители всего немаленького семейства императора. Но Наполеон после итальянских походов и знакомства со многими эталонами античной скульптуры вознамерился оставить потомкам образы всей династии в мраморе, подобно римским правителям, интуитивно чувствуя всю силу влияния «монументальной пропаганды». Император справедливо полагал, что, став «мраморными», Бонапарты обретут недостающую величавость и значительность, визуально приобщатся к древним героям и укрепят свой статус среди «старых» европейских династий.
Самым знаменитым скульптором Европы, работающим в неоклассическом стиле и именно в мраморе, был Антонио Канова, тонкий знаток античного искусства. Это был беспроигрышный вариант, и Наполеон остановил свой выбор на итальянском ваятеле. В смутные времена наполеоновских войн у Кановы, по большому счету, выбора не было, и он взялся за выгодный
