ее по плечу.
— Нет, нет, что вы, Оля, вы не должны чувствовать себя виноватой. Это — жизнь… Никуда не денешься. Мне проводить вас до автобуса?
— Не нужно. Я попытаюсь поймать такси. Может быть, успею на ночной самолет. А нет — так улечу утром. У меня к вам еще одна просьба, Людмила Леонидовна. Через час меня соединят с Москвой. Я утром заказала разговор. Скажите, пожалуйста, что я поехала на аэродром. Если вам нетрудно…
— О каком труде может идти речь. Конечно, не беспокойтесь…
— Спасибо.
Я подхватила чемодан, уже у дверей попрощалась со своей соседкой и прибавила:
— Человека, с которым вас соединит междугородная, зовут Глеб Евгеньевич.
…Я улетела только утренним рейсом. После ночного бдения было так приятно плюхнуться в мягкое аэрофлотское кресло, закрыть глаза… и тут же услышать над ухом голос стюардессы:
— Девушка, пристегнитесь, пожалуйста. Самолет идет на посадку.
Я с благодарностью взглянула на бортпроводницу, которая вывела меня из тупого полусна, пристегнула ремень.
За стеклом иллюминатора распластал свои игрушечные улицы, скверы, дома, похожие на спичечные коробки, мой родной город. Я чуть не задохнулась от внезапной нежности к сумасшедшей, суматошной, суетной Москве. Зачастую мечтая сбежать от безумных ритмов этого города, от бесконечного мелькания необязательных для меня отношений, встреч, нагромождения дел, которые навязывал быт этого города, я уже через несколько дней нашей разлуки начинала маяться, ощущать свою зависимость от той городской своей жизни.
Спустя полчаса я шагала по летному полю, согнувшись под весом тяжеленной сумки, и с каждым шагом чувствовала, как улетучивается из меня тревога, страх за Гену и давно не посещавший меня покой располагается во мне надежно и надолго. Я даже ощутила вдруг блаженную невесомость, отчего тяжесть сумки совсем пригнула меня к земле. Со стороны я, наверное, напоминала своеобразный вопросительный знак. Только я решила задуматься, что бы означало это мое освобождение, как летное поле было преодолено и я очутилась в стеклянных дверях здания аэропорта. Мои глаза инстинктивно выискивали в толпе встречающих знакомые лица. И такие лица отыскались. Рядом с улыбающимся Глебом сияло счастливое лицо Гены…
Я сбросила тяжеленную сумку на каменный пол и заплакала.
* * *
Говорят, каждому человеку всего отпущено поровну — и радости, и горя.
Я сидела напротив женщины, низко склонившей голову с ровным, словно прочерченным остро заточенным карандашом пробором в русых волосах, и все внутри меня опровергало эту мысль. Я думала о том, как просто и необратимо человек может сам, своими руками преобразовать свалившееся на него счастье в непоправимую беду. Эта женщина на моих глазах медленно убивала свою душу.
Я сидела в белом врачебном халате и туго накрахмаленной шапочке и, чтобы не подвести юриста роддома Валентину Никаноровну, изо всех сил сдерживала рвущиеся из меня слова.
«Вам важно присутствовать при таких разговорах, чтобы достоверно сыграть роль?» — спросила меня Валентина Никаноровна. И, конечно, она услышала мой утвердительный ответ.
А что я могла ей еще сказать? Что сама не могу понять, зачем мне так необходимо увидеть глазами женщин, которые приносят составленные по образцу заявления, где каждая буква кричит?.. Что я не могу дышать, спать, есть, общаться с людьми, жить в своей профессии, не поняв, где в человеке зарождается это?.. Что непонятно, почему чувствую свою, может быть, непосильно большую долю вины перед оставленными малышами…
Я сказала: «Да, конечно, вы меня правильно поняли. Я буду вам весьма признательна за оказанную мне возможность присутствовать здесь». На меня надели белый халат и шапочку. Я писала какую-то галиматью, заполняя якобы истории болезней. Настороженный взгляд сидящей напротив меня женщины сразу смягчился, когда юрист сообщила, что их беседе никак не помешает присутствие врача, то есть меня, занятой своими делами.
— Значит, совершить этот поступок вас побуждает только то, что отец ребенка не хочет на вас жениться?
— Да… — голос женщины прозвучал тоскливо и обреченно.
Ее слегка мутные глаза, окаймленные светлыми ресницами, виновато помаргивали. Покрасневшие веки ежеминутно набухали.
— Поймите, вы совершаете сейчас непоправимую ошибку, — взывала к женщине Валентина Никаноровна. — Ведь он никому не нужен, кроме вас… Он так нуждается в вас… Ваш новорожденный сын — единственный, как я поняла из ваших ответов, родной вам человек на свете. За что же вы его так? Одумаетесь — будет поздно. Его либо усыновят, либо уже никогда не сообщат вам, где, в каком Доме ребенка он воспитывается.
— Он сказал, что не женится… — тупо повторила женщина, глядя в одну точку и с трудом поднимая вновь набухшие веки.
— Не понимаете… — огорченно произнесла юрист. — Себя сейчас жалеете… Даже не знаю, как и говорить с вами… Он и так на вас не женится! Если не хочет принять вас с ребенком, с его собственным ребенком, то о каком чувстве к вам может идти речь. Ну… хорошо… значит, будете писать заявление?
Женщина взглянула на юриста отчаянным, затравленным взглядом.
— Господи, — почти беззвучно прошептали ее губы, — но что же делать… если он на мне не женится…
— С вами все понятно! — резко, с досадой произнесла Валентина Никаноровна. — Берите лист бумаги, пишите отказ от ребенка.
Женщина беспомощно всхлипнула, придвинула дрожащими руками чистый лист.
— Не стоит лить слезы, — посоветовала жестко Валентина Никаноровна. — Они не имеют цены, ваши слезы. Пожалуйста, возьмите себя в руки. У меня, извините, много работы… Вы видели очередь в коридоре. Таких, как вы, много…
Женщина с трудом дописала заявление, вяло пробормотав «до свидания», скрылась за дверью.
— Валентина Никаноровна, пожалуйста, разрешите мне догнать ее… — умоляюще прошептала я. — Она просто сама не понимает, что с ней происходит… Она не такая, как все, что побывали здесь перед ней…
Валентина Никаноровна несколько секунд молчала, с интересом разглядывая мое пылающее лицо.
— Идите, Оля, я вам не могу запретить… И потом… возможно, здесь все средства хороши.
В одном халате я выбежала на заснеженный двор.
Она стояла посреди двора, запрокинув вверх лицо, горестно стиснув в кулаки, натруженные от работы, непомерно большие для ее роста кисти.
Когда я подошла, она вздрогнула и испуганно посмотрела на меня. Я дотронулась до ее плеча, и она снова вздрогнула.
— Я догнала вас, чтобы рассказать вам одну историю, — твердо сказала я.
Женщина недоверчиво скривила рот, но уже в следующую секунду попросила хрипло:
— Расскажите…
И я рассказала…
Чужой звонок
1
В дверь позвонили. Позвонили протяжно и резко. Это был чужой звонок: так никто не звонил из домашних. Сунув ноги в тапки и набросив халат на плечи,
