готовый прийти на помощь товарищам. Вася и его друзья взяли шефство над матерью погибшего лейтенанта Белова и каждый день носят ей воду и помогают колоть дрова.
Не волнуйтесь за сына, товарищ Кузьмичёв, бейте врага крепче, а мы, учителя Кабожской сельской школы, приложим все старания, чтобы Вася вырос настоящим советским человеком и дождался вас с Победой!»
Школа, на пороге которой я стояла, в войну служила эвакопунктом и вновь открывалась только сейчас. Из-под моей руки шустро выскочили две малявки с тугими косичками и помчались во двор. Я шагнула в вестибюль.
— Парты, парты заносите! Да не туда! — кричала двум юношам полная женщина в синем рабочем халате. По одной её щеке пролегала полоса мела, а растрёпанные волосы кое-как удерживала чёрная атласная лента.
Парни с партой засеменили в мою сторону. Я отпрянула к стене.
— Мамочка, не мешайте! — сурово глянула на меня женщина. — Все вопросы в приёмные часы.
Она так забавно, совсем не страшно хмурилась, что я улыбнулась:
— Я не мамочка. Меня прислали из райотдела образования.
Женщина всплеснула руками:
— Учительница? Младших классов? Ну слава богу! А то послезавтра первое сентября, а у нас хоть плачь — на первоклашках один учитель! — Она сомнением посмотрела на свою ладонь и, прежде чем протянуть для рукопожатия, вытерла её о халат. — Перепачкалась я знатно. Мы тут с помощниками из соседней школы готовимся к открытию. Спасибо их директору, отпустил мальчишек на подмогу. Сами понимаете — горячая пора. Я Вера Васильевна, география и биология.
— Очень приятно, а я Антонина Сергеевна. Ищу директора.
— Вам туда, на второй этаж.
В вестибюле школы остро пахло свежей краской. С центральной стены между двух алых знамён на меня смотрел Сталин с парадного портрета. Между этажами под плакатом «Учиться, учиться и учиться» на постаменте стоял гипсовый бюст Ленина. Две девочки увлечённо возили тряпками по лысой голове вождя. Увидев меня, они стрельнули в мою сторону любопытными взглядами и дружно поздоровались. В РОНО мне назвали фамилию директора — Величко. Я почему- то представила Величко женщиной — пожилой, грузной, со сросшимися бровями и круглой брошью у горловины воротника блузки. Но мне навстречу поднялся мужчина лет сорока, с подвижным тонкогубым лицом и очень тёмными глазами-вишнями. На нём как влитой сидел тёмно-коричневый костюм с галстуком, и волосы аккуратно лежали волосинка к волосинке.
— Ждём вас с нетерпением, дорогой товарищ Вязникова. Добро пожаловать в наш дружный коллектив. Я, как вы поняли, директор школы, Роман Романович, а вы…
Он вопросительно поднял брови, и я поспешила подсказать:
— Антонина Сергеевна. — Я вздохнула и призналась: — Я успела проработать в школе всего несколько лет, а потом ушла на фронт. Боюсь, многое забыла.
Мягким движением он прикоснулся к рукаву моей гимнастёрки, как будто стряхнул невидимую пылинку:
— Поможем! Поработаете немного, подучитесь, а на зимних каникулах отправим вас на курсы повышения. Как говорит товарищ Сталин, кадры решают всё. Не вам, фронтовикам, бояться трудностей.
Я обратила внимание, что он сказал «вам», а значит, сам не воевал. Вопрос о причине просился сам собой, но я одёрнула себя за излишнее любопытство.
Бегло просмотрев мои документы, Роман Романович указал на дверь:
— Прошу, пойдёмте, покажу ваш класс и ознакомлю с обстановкой.
Мой класс! Слова, которые мне снились на фронте. Студенткой я готовилась войти в свой первый класс, как в клетку с тиграми. От волнения ноги подкашивались до состояния травы, голова гудела, и всё, что я смогла произнести при знакомстве, это слабо пискнуть «Здравствуйте, дети». Я не знала, куда деть руки, и постоянно переставляла на столе чернильницу то вправо, то влево. Впрочем, нервное замешательство улетучилось, едва я начала рассказывать о сказках Пушкина. Спасибо великому поэту за спасательный круг для начинающих! К концу студенческой практики я чувствовала себя если не зубром педагогики, то вполне уверенно. В том альбоме с фотографиями, что соседка пустила на растопку, лежали и рисунки ребят из моего первого класса с трогательными пожеланиями здоровья и успехов в работе.
Мы пошли по длинному коридору с распахнутыми настежь дверями классов. Роман Романович то и дело называл мне имена учителей: Ольга Юрьевна, Ирина Акимовна, Борис Семёнович… Я раскланивалась и пожимала руки, не запоминая кто есть кто, настолько много впечатлений водопадом обрушилось на мою голову. Коридор заканчивался крошечным залом с двумя классными комнатами — первого «А» и третьего «Б».
— Ваш первый «А», — сообщил Роман Романович. — Так что можете приступать к работе. Кабинет зав. учебной частью направо, Марина Игнатьевна должна быть на месте. Если нужна помощь в мужской силе, то спускайтесь в вестибюль, наш завхоз командирует вам парней из мужской школы. Но вообще по всем вопросам можете без всякого стеснения обращаться непосредственно ко мне.
— Хорошо, спасибо.
Пшеничные усы директора шевельнулись от улыбки:
— Ну и прекрасно! Как говорится, ни пуха вам ни пера.
Роман Романович ушёл, оставив меня в зыбкой тишине класса, который уже послезавтра взорвётся весёлыми детскими голосами.
Я провела рукой по первой парте и откинула крышку с процарапанной надписью «Вова». Наверное, его ругали за порчу школьного имущества, может быть, даже вызывали в школу родителей, а потом Вова оказался в блокаде. В памяти воскресли худенькие личики блокадных детей с невесомыми пальчиками, сжимавшими ледяную корку хлеба, и сразу же заныло в сердце так, что впору стиснуть зубы и по-волчьи завыть. Чтобы отрешиться от тяжёлых мыслей, я резко встала и осмотрела поле своей трудовой деятельности. Парты надо переставить. Доску вымыть, развесить по стенам портреты и плакаты. Раздобыть чернильницы, узнать насчёт учебников и программы. Я увидела на шкафу пыльный глобус. Позже я покажу на нём детям очертания родной страны и скажу:
— Берегите, ребята, свою Родину! Нам пришлось много воевать, чтобы фашистская свастика исчезла с лица земли, как поганый чёрный спрут. И если надо, то мы снова пойдём в бой и обязательно победим, потому что на нашей стороне правда!
* * *
К вечеру я вымоталась до предела и ушла домой последней, вместе с завхозом Николаем Калистратовичем, закрывшим дверь на замок.
Мы с ним моментально нашли общий язык, едва он узнал, что я служила военной регулировщицей. Сразу перейдя на «ты», он наивно, по-детски обрадовался:
— Регулировщицей? Уважаю!
Низенький чернявый Николай Калист ратович внешним видом напоминал борца с широкими плечами и пудовыми кулаками.
Вместо одной ноги из-под брюк Николая Калистратовича проглядывал деревянный протез с надетой калошей.
Он улыбнулся необыкновенно светло, всем лицом:
— Мне вот этакая пигалица, как ты, можно сказать, жизнь спасла. Дело было в Оппельне,
