сведениями текста книги Дени де Ружмона «Любовь и Западный мир», наконец, достигает его последних страниц, то у него создается впечатление, будто вот-вот автор раскроет нечто, что держало его в напряжении столько времени, на протяжении которого автор нам обещает откровение, подразумевая его то завуалированно, то напрямую. Однако чуда не происходит, и Дени де Ружмон отсылает нас к трем стадиям развития духовной жизни личности по Кьеркегору: эстетической, этической и моральной. Нам понятно, что Кьеркегор близок протестантскому духу Дени де Ружмона, но возникает вопрос: а причем здесь проблема, глобально и мастерски отображаемая автором на предыдущих страницах книги. Да и написанный несколько десятилетий спустя постскриптум к «Любви и Западному миру», на наш взгляд, не столько вносит ясность, сколько усложняет поставленную ранее проблематику. В общем, решение вопросов Любви-Агапе и Страсти-Эроса выведены за скобки культурологического повествования Дени де Ружмона. Иными словами, оно находится по ту сторону Любви и Страсти и, если угодно, Добра и Зла. Исходя из авторского текста, оно достигается эндурой катаров. Именно это подразумевал Дени де Ружмон, в чем не осмеливался признаться читателю. Если же мы рассматриваем содержание религиоведческой эпопеи Дени де Ружмона о Любви и Страсти внутри вышеуказанных скобок, то обнаруживаем здесь лишь философскую поэзию. Но разве поэзия, пускай и метафизическая, приводила к разрешению острых онтологических вопросов? Ответ очевиден: поэзия, как правило, лишь фиксирует и отображает явления. И разве «Илиада» Гомера и «Евгений Онегин» Пушкина дают нам решение насущных проблем бытия, некогда начертанных Платоном, великими греками и людьми эллинистической ойкумены?
Швейцарский философ и публицист Дени де Ружмон
С другой стороны, сам поэтический материал, в зависимости от силы своего выражения, способен перековать, перевоспитать на свой лад обратившегося к нему исследователя, что и произошло в случае с Дени де Ружмоном, начавшем писать свое произведение как ортодоксальный протестант и завершавшем уже его как практически откровенный катар. Ключ к пониманию Дени де Ружмона по сути прост: под тремя стадиями духовного развития личности по Кьеркегору (эстетической, этической и религиозной) он подразумевает три степени катарского посвящения: «верующие», «совершенные» и принявшие consolamentum. В противном случае, присутствие посыла на Кьеркегора на заключительных страницах книги, по крайней мере, нелогично и, как нам представляется, неуместно. Нельзя же думать, что у такого автора, как Дени де Ружмон, совершенно произвольна возникла в конце фигура Сёрена Кьеркегора. Вот почему все последующее христианство, в основном римско-католическое, автор рассматривает в его сопряжении с жестоко подавленной, но не уничтоженной катарской ересью, будь то новые марианские культы, чему противились «прежние» католики, или исполненные эротизма произведения испанских мистиков. Верно сказано, что духовные недуги не менее заразительны, нежели физические. Теперь неокатарство переживает возрождение во Франции, тогда как Римско-католическая церковь пребывает в упадке… И в этом есть своего рода заслуга Дени де Ружмона, ведь высокая воодушевленная философическая поэзия его текста, однажды поддавшись «романтизму» катарства, способна не только просвещать, но и вводить в заблуждение. В чем и состоит главный парадокс и в целом тайна незавершенной книги выдающегося швейцарца. До конца творческий процесс, сопрягаемый с порывом вдохновения, не исследован, и не раз бывает, что задуманная намеренная критика явления в подобном подходе, особенно если воодушевлению автора доступны высшие поэтические вибрации, обращается в апологию самого феномена, а дух критицизма переносится на периферийные вещи, нисколько не затрагивая его оснований: именно это и воплотилось в отношении главной книги Дени де Ружмона. Иными словами, вдохновение не удержалось на уровне трезвого критицизма и сорвалось в пучину, где властвует со своей поэтикой манихейский Эрос, и откуда лирика трубадуров до сих пор завораживает, опьяняя, неискушенного читателя. Преодолел ли такой соблазн Дени де Ружмон? Нам представляется, что нет, поскольку все отчетливее в нем проявляется симпатия к альбигойской ереси и эротической римско-католической мистике, замешанной на ассимилированном и инкорпорированном катарстве. Но ведь последнее немыслимо для протестанта, сына протестантского пастора! То есть самого Дени де Ружмона охватил творческий хаос неизжитых гностико-манихейских ересей Европы, однажды блестяще запечатленный в музыке драматической трагедией Рихарда Вагнера «Тристан и Изольда». Страсть победила, манихейство восторжествовало, а отсюда и смутные аллюзии на стадии Кьеркегора в смятой концовке книги, смысл которых, кажется, нам удалось расшифровать и прояснить.
В связи с этим всю жизнь Дени де Ружмона после 1951 года, когда он расстался со своей женой Симоной, мы можем рассматривать в качестве аскезы катарского «совершенного», поскольку его книга «Любовь и Западный мир» продолжала до самой смерти довлеть над творчеством и общественной деятельностью выдающегося швейцарца. Но была и одна тайна у Дени де Ружмона, о чем он не обмолвился ни словом, ни полусловом в своем произведении.
Боснийская церковь, Евросоюз и последняя тайна Европы
Будущее Евросоюза весьма определенно и недвусмысленно представлено уже упомянутым нами графом Рихардом Куденхове-Калерги (1894–1972) в его знаменательной книге «Практический идеализм» (Praktischer Idealismus, 1925), до сих пор непереведенной на русский язык. И ныне мы не перестаем удивляться, насколько в целом точно исполняется проект этого футуролога по формированию нового европейского человека, учитывая миграционные потоки из исламских и африканских стран в главные государства Западной Европы: Германию, Францию и Англию, хотя последняя фактически и отчалила уже от общеевропейского корабля. Грядущее население Европы наполовину японец граф Куденхове-Калерги видел в смешанной евразийско-негроидной расе, близкой, как ему казалось, по фенотипу к древним египтянам. Дени де Ружмон встречался с замечательным австрийским графом в Америке в годы военной эмиграции и, кажется, вполне разделял отдельные из его воззрений, тем паче предлагал ему издавать его альманах «Пан-Европа» «на правильном французском языке». Можно даже сказать, что это заявление о принципиальной идеологической общности. Однако Куденхове-Калерги не выходил за пределы своих остроумных и оригинальных философем, направленных на кардинальное внешнее преобразование политической, экономической, демографической и конфессиональной реальностей европейских стран; тогда как Дени де Ружмону в своей книге «Любовь и Западный мир» удалось прозреть нечто большее: религиозную составляющую, способную изнутри модифицировать жизнь Европы и уже как будто изменившую ее, открывшую шлюзы Страсти, и если бы не Святая Инквизиция и орден отцов-проповедников… то все могло бы состояться намного раньше? Сожалея о гибели «окситанской цивилизации» к середине XIII-го столетия, Дени де Ружмон не мог не понимать, что христианскому миру того времени нельзя было оставлять у себя в тылу могучий еретический анклав, в то время как в Испании продолжалась кровопролитная Реконкиста, и сарацины все больше теснили государства крестоносцев на Святой Земле.
Дени де Ружмон прекрасно знал, что катары Юга
