не стали, ее разбили, а лимонад сосали, как леденцы. Плача и слез было, когда они это узнали, — не передать.
Отсутствие продовольствия сделало нас настоящими добытчиками. У Гальки Сердюковой были припасены навозные черви, и мы с ней ходили на Неву ловить в проруби уклейку. В удачные дни мы добывали рыбы на приличную уху. Кроме того, мы наловчились ловить воробьев. Глупые голуби были уже все пойманы и съедены, а воробьи — другое дело. Их так просто не обманешь. Для ловли мы приспособили легкий хлебный ящик, один конец которого приподнимали на колышке, к которому привязывалась веревка. Под ящик насыпали немного солода, а сами прятались. Когда воробьи набивались туда, дергали за веревку и вырывали подпирающий колышек, ящик падал, захлопывая ловушку. Мяса в воробье, конечно, было с гулькин нос, но бульон из них казался питательным.
Неподалеку от «Баварии» стоял флотский экипаж. Как-то нас с Алькой почему-то занесло туда. Моряки нас встретили очень приветливо и, главное, накормили перловой кашей. Какая она была вкусная! Когда мы ушли от них, то по дороге ругали себя, что до войны перловку терпеть не могли. И мы с Алькой поклялись, что после войны обязательно будем часто варить ее и есть. Но, конечно, после войны, когда жизнь наладилась, эта наша клятва вспоминалась с улыбкой.
Поскольку на «Баварию» мы прибыли в пору самых длинных и темных вечеров и ночей, то нас сразу снабдили «светлячками». Это были своеобразные броши с фосфором в виде ромба размером приблизительно четыре сантиметра, крепящиеся на одежду застежкой типа французской булавки. Мой был лунного цвета — желтовато-синеватый.
Во время вражеских налетов тетя Аня старалась по моему «светлячку», который хорошо знала, обнаружить меня и отправить в бомбоубежище. Чтобы обмануть ее, я прижималась к спине Гальки, закрывая тем самым свой «светлячок», и мы проходили мимо тети Ани, как один человек. После чего мы отправлялись дежурить на крышу, где стояла специальная будка. Ни песка, ни воды на крыше не было. Поэтому упавшие зажигалки мы сбрасывали с крыши на землю, где их и тушили, так как там имелись и песок, и вода, и щипцы, и прочее. Здания на «Баварии» были построены на совесть, что подтвердилось, когда на одно из них упала пятисоткилограммовая бомба. Она смогла пробить только одно перекрытие и взорвалась, причинив лишь минимальный ущерб. В городе такая бомба прошила бы дом насквозь до подвала.
На «Баварии» я вновь встретилась с Ллойдом — немецкой овчаркой Коки и тети Ани. Когда настали блокадные дни и кормить пса стало нечем, папа устроил Ллойда в охрану на «Баварию». Однажды прямо перед ним упала зажигалка, шипящая и брызгающая огнем. Привязанный, он не мог убежать и лишь жалобно скулил как плакал, а из глаз у него текли слезы. Хорошо, что я в этот момент оказалась рядом. Зажигалку я оттащила в сторону и обезвредила ее, как учили. В январе сначала к папе, а затем к тете Ане пришли охранники и попросили разрешения Ллойда съесть. Разрешение было получено. Ллойда было безумно жалко, и лишь слабо утешала мысль, что, может быть, он спасет кому-то жизнь. Я бы ни за что на свете его, своего друга, есть не стала.
Наше пребывание на «Баварии» завершилось в конце января. Мы с Алькой вернулись домой к бабушке и тете Мусе на Красноармейскую, а тетя Аня уехала из города в эвакуацию. Она должна была сопровождать свою тетку Лену и ее падчерицу Лиду с дочкой Райкой, которой было двенадцать лет. Тете Лене шел шестьдесят седьмой год, и она была очень плоха, как, впрочем, и Лида. Поэтому к месту отправления бабу Лену я везла на санках. Они направлялись в Пермскую область, куда раньше уехала со своим сыном старшая падчерица бабы Лены Валентина. Та работала кондуктором троллейбуса и была эвакуирована в конце лета или в начале сентября от своего предприятия.
Возвратившись домой, я вернулась и к своим обязанностям: обеспечению семьи продуктами, водой, дровами для буржуйки. Также продолжались дежурства на крыше во время налетов. А в середине февраля серьезно заболел папа — крупозное воспаление легких. И все из-за того, что не поберег себя, из-за своего упрямства. Когда умер работник его склада Иван, они отправились его хоронить на повозке, запряженной лошадью. Всем было предложено надеть под тулупы теплые фетровые поддевки. А папа отказался, сказав, что ему и так тепло. Февраль же был морозным с жестокими пронизывающими ветрами. Вот отца и продуло. К тому же сказалось и то, что в финскую войну он сильно застудил легкие, неподвижно пролежав более двух часов в снегу во время разведки.
Уже в тяжелом состоянии его привезли с работы домой. Врачи тогда к больным на дом не ходили. Жена другого работника склада Крестьянова работала в тубдиспансере на Обводном канале. Она достала для папы какие-то лекарства, за которыми ходила я. В тот день стояла жуткая стужа и дул встречный обжигающий ветер. Казалось, что от холода лопнут глаза, поскольку ветер выбивал из них слезы. Порывы ветра были такой силы, что я с трудом продвигалась вперед. Лицо я закрыла шарфом, руки были упрятаны в муфту, а вот ноги… Так что я вернулась с обмороженными коленками. На обратном пути лекарства я несла в муфте. В тубдиспансер я ходила еще не раз, но тот первый запомнился особо. К сожалению, эти лекарства папе не помогли.
Во время болезни папа все время лежал одетым под одеялом. Садился он всего несколько раз, поскольку был очень слаб. Руки у него дрожали, и сам он есть не мог. Кормили его по очереди все домочадцы, кроме Альки, иногда на помощь приходила тетя Женя Пышкина, жившая под нами. Она ставила папе банки. Навещали папу и товарищи по работе — дядя Петя Сердюков, дядя Ваня Хорев. Развязка наступила восьмого марта и весьма для меня неожиданно, несмотря на долгую и тяжелую болезнь папы.
Утром папу навестил дядя Петя Сердюков, у которого этот день был выходным, и принес сказочный подарок — луковицу, несколько картофелин и кусок конины. На Дороге жизни фашистским снарядом убило лошадь, и водители, бывшие свидетелем этого, и дядя Петя в их числе, разделили между собой ее тушу. Мама конину смолола и сделала тефтели. Перед праздничным обедом папа с нашей поддержкой перешел за стол и решил побриться. Мы ему в этом помогали. После обеда, который состоялся примерно в два часа дня, все решили отдохнуть. Через какое-то время я услышала папин голос
