о них вспомнили.
— Нет, не деньги, — смутился он. Какие деньги, соображал он меж тем. Он должен денег? А за что? И сколько?
Она молчала, ждала, скрестив руки. А поскольку старик не реагировал, смягчилась — ободрительно улыбнулась и моргнула разок, один-единственный.
— Не деньги, — повторил он.
— Я поняла, Адельмо. А что же?
— Эти. Черепа! — произнес он, радостный, поскольку вспомнил без особых усилий. — Черепа!
Он взял рюкзак, поставил его на прилавок, засунул в него руки, достал два рогатых черепа, по одному в каждой, лаская их взглядом.
— Черепа, — внятно проговорил он.
— Но я ж вас просила больше не…
— Они красивые, потрогайте.
Но женщина по-прежнему стояла не шелохнувшись и только сильнее ожесточилась.
Как она тогда сказала? «Быть или не быть», — прошептал он с непонятным сарказмом.
— Послушайте, мне их больше не надо. И я вам это уже говорила.
Адельмо Фарандола замер с вытянутыми руками, на каждой ладони по черепу серны, и выражение у них стало растерянное и обеспокоенное.
И теперь, во тьме хижины, он протягивает руки, и ему кажется, что он даже ощущает вес этих вычищенных черепов.
— Они красивые, — упрямо, но неуверенно повторяет он ей.
«Они красивые», — вторит он сейчас, не открывая глаз. Пес, лежащий поодаль, кивает без восторга.
— Адельмо, я к вам очень хорошо отношусь, но вы знаете, что они не очень красивые? Они мерзкие. Они никому не нужны. Никто их не купит.
— Туристы, — подсказывает он.
— Туристы от них плюются. Говорят — дети пугаются. Мне их неловко даже из-под полы показывать, я не хочу этого делать. Только тому типу однажды приспичило купить один. Но это был очень странный тип, знаете ли. Нормальные люди, — на слове нормальные женщина повысила голос, как учительница перед засыпающим учеником, — их не оценят. А если ко мне проверка придет? Если найдут их у меня под прилавком или там, в подсобке? У меня ж нет на такое разрешения. Вы знаете, что мой магазин закроют? И потом…
И потом? Женщина подошла поближе, прищурилась, задержала дыхание, чуть ли не носом уткнулась в прекрасные его черепушки, чтобы изучить их поближе и отыскать на них изъяны. Адельмо от испуга пробрала дрожь.
— И потом, у этого рога нет, не видите, что ли? А второй проломлен. И они даже нормально не почищены. Они правда мерзкие, понимаете, Адельмо?
Адельмо Фарандола отдернул руки, обиженный, неуверенный. Поднес черепа поближе, чтобы тоже их разглядеть, долго обнюхивал. Так и есть, женщина права, первый с трещиной, у второго только один рог, и остались на костях кое-где сухожилия, пара кусочков почерневших мышц, комочки шерсти. Но их же почти не видно.
— Это, по-вашему, не видно, — женщина читала его мысли. — А вам все равно, что на бедных зверушек охотиться незаконно? Сколько раз повторять: нельзя это, вас оштрафуют, а то, чего похуже, судить будут. Ваш приятель лесник вам это постоянно твердит. Вы понимаете, что парень рискует, покрывая вас?
О чем она сейчас говорит? Эта долина его, собственность Фарандолы Адельмо, он ее купил; там, наверху, все его, от зверей до камней. Если он хочет охотиться на серн, то может это делать; вот придет на пастбище, возьмет ружье, просто чтобы показать, что к чему, и примется бить зверье, никого в живых не оставит, ни мыши, ни кузнечика! «Я буду бегать по долине от края до края с ружьем, — думал Адельмо Фарандола, — а когда патроны кончатся, возьму вилы, а когда вилы сломаются, буду ногтями, зубами, теми, что остались. А после зверья примусь за растения, все до последней жалкой травинки сорву и выдеру с корнем, и никого не останется, ни червя в дерьме, ни мха».
— Адельмо? Вы меня хоть слышите? — Хозяйка обращалась к нему. — Не отвлекайтесь, а то мне заново повторять.
Адельмо Фарандола вышел из магазина совсем растерянным (сейчас, во тьме, с закрытыми глазами, он делает вид, что идет, хотя на самом деле сидит). Рюкзак снова за спиной, и он трясется и шевелится по пути назад.
«А я из них тогда бульон сварю», — подумал старик.
Однако затем, отойдя от деревни, он положил одну черепушку на наружный подоконник часовенки со статуей какого-то бородатого мужика с палкой, несущего на плечах пацаненка с лицом всезнайки. Довольный своим поступком, показавшимся ему красивым (надо же позволять себе время от времени поступать красиво), пройдя еще немного наверх, он надел вторую черепушку на палку, торчащую в огороде, пусть охраняет кочаны и отпугивает ворон. Еще одну он бросил какой-то собаке, та ответила ему благодарным лаем, яростно бросилась грызть костлявую подачку, а потом недолго следовала за ним вяло в надежде на еще одну.
— Это был ты? — спрашивает он теперь у пса.
— Пардон?
Еще одна черепушка выброшена на лугу. Еще парочка — вот это правильно! — на кладбище. Оттуда, из-за стены, долетело ругательство, отчего Адельмо засмеялся, и оставшиеся в рюкзаке черепушки засмеялись тоже, чуть тише.
Тринадцать
Человеческая нога, не копыто, торчит перед ними из завала. Высовывается, как побег, упорно, с трудом пробившийся сквозь слой земли и теперь готовый раскрыться на свету и расти быстрее. Посеревшая от земли, почерневшая.
— Это нога, — изрекает Адельмо Фарандола.
— Это твой сородич, — молвит пес.
— Подумать только. Кто ж знает, сколько он там лежит.
— Лавина беспощадна, — произносит пес многозначительно.
— Тебе-то откуда знать?
— Я слышал. И что мне делать? Откапывать?
Пес готов приняться за дело, врыться лапами в снег и копать, пока они не закровоточат.
— Да это тебе не по зубам, глупый, — говорит старик. — Только повредишь себе что-нибудь.
— Мне все равно, я охотно это сделаю.
— Ты не сенбернар.
— Слава богу, нет. Ты видел, какие они слюнявые?
Они стоят и смотрят на эту почерневшую ногу, пока обоим не начинает мерещиться, что она дернулась.
— Она двигается!
— Нет, тебе показалось.
— Может, он там живой
