со вздохом сообщил им печальную весть.
— Ох, трудно мне говорить вам об этом, но… Минникамал умерла. Восемь месяцев назад… И остался у меня от нее единственный сын.
Хайбри с женой слез рекой лить не стали, но заметно опечалились.
— И-и, бедняга, — вздыхал Хайбри.
— Минникамал, Минникамал, родная моя… Даже повидать тебя не удалось, — шмыгнула носом жена Хайбри.
— Мужчине трудно растить ребенка одному. По обычаю казахов я женился на своей овдовевшей женге. Женщина бесхитростная, простоватая, но зато к ребенку относится хорошо, — говорил между тем Сеилхан.
— И-и, как вам не повезло, Сеилхан. Могли бы и среди своих татарок найти хорошую женщину, — сорвалось с языка у жены Хайбри.
Пересказывая друг другу эту историю, люди у нас в ауле посмеивались. Но родство дяди Сеилхана с Хайбри на этом не оборвалось. Как-то он даже зимовал всей семьей в городе и жил у Хайбри. В том, что невозмутимая и молчаливая Балсулу не выдаст его, Сеилхан не сомневался. Но вот что удивительно: одиннадцатилетний сынишка Сеилхана, Шаким, и тот за целую зиму ни разу не проговорился.
Шаким пошел в дядю Сеилхана, но было в нем что-то и от Балсулу. Ростом пониже родителя своего будет, в деда удался, в отца тетушки Балсулу Жунуса, и характер несколько иной. Он не выкладывает все, что знает, как дядя Сеилхан, а затаивает, прячет в себе, и в глазах его часто вспыхивают лукавые искорки, словно говорят они: «Ага, я что-то знаю, да не скажу».
Знал и ничего не сказал Шаким и в доме Хайбри. Быстро уловил маленький хитрец, что быть племянником Хайбри хорошо, выгодно. Бездетные Хайбри с женой жалели своего «осиротевшего» племянника и не чаяли в нем души. Когда, бывало, Балсулу отшлепает его, они уводили мальчика к себе и утешали его сладостями, сокрушаясь, что «мачеха, она, конечно, не родная мать».
Мы с Касымбеком, уезжая после свадьбы, садились на поезд в этом городе. Дядя Сеилхан с Шакимом приехали нас провожать. Грузовая машина, вытрясшая из нас всю душу за долгую дорогу, остановилась наконец у небольшого приземистого домика с темно-красными воротами. Из калитки вышел худенький старичок татарин. В островерхой шапочке, с остренькой седеющей бородкой, подвижный, как веретено, он радостно стал приглашать нас в дом и узнавать у Сеилхана о здоровье родных и близких, спросил и о нас: «А это что за люди?»
— Это моя племянница, недавно вышли замуж. А этот джигит — ее муж, стало быть, наш зять, — представил нас дядя Сеилхан.
Я стояла в сторонке, Шаким успел шепнуть мне на ухо:
— Это и есть «свояк» папы, татарин Хайбри.
Не сдержавшись, я фыркнула, отвернулась и до боли прикусила нижнюю губу. Но все равно смех душил меня, я не могла смотреть, как дядя Сеилхан и Хайбри, один высокий, широкоплечий и важный, другой маленький, чистенький, беседовали, кивали головами, словно играли в веселую какую-то игру, где главное — это быть важным и не рассмеяться.
А жена Хайбри, рыхлая, светлолицая женщина, всплескивала руками «и-и, зятек приехал», потом, увидев Шакима, погладила его по голове «и-и, сыночек». И это было удивительно! Я же слышала, что Хайбри и жена его узнали-таки об обмане дяди Сеилхана. Но это их не очень-то разозлило, они по-прежнему радостно, родственно принимали в своем доме Сеилхана, и жена Хайбри уже по привычке называла его «зятек». И даже к Касымбеку за чаем она обратилась так же.
— Это очень хорошо, зятек, что ты командир и в форме. Но уж больно далеко увозишь ты нашу девочку. Разве нет войск поблизости? — с деловитой обеспокоенностью спрашивала она.
И забыв о чае, я задумалась: как странно все это, как сложны и неожиданны люди. Еще вчера казались мне дураками, простофилями Хайбри с женой, весь аул за животы хватался, хохотал, слушая рассказ о том, как находчивый дядя Сеилхан посадил в лужу хитрого и скупого татарина. И я заливалась вместе со всеми. А теперь гляжу… Вот с краешку сидит Хайбри-абзи. Кажется, он похож на нашего соседа Сибагата-абзи… Сибагат-абзи такой же худенький, мосластенький, только у одного бороденка, а у другого висячие усы. И по-казахски говорит он чисто. Каждый раз, завидя меня, он интересовался: «Как твоя учеба, как успехи, дочка? Надо учиться, надо». Вчера он был на нашей свадьбе и благословил нас. Мне стало жаль Хайбри, стало нехорошо на душе, горько. За что дядя Сеилхан так зло подшутил над этим человеком? Только здесь, глядя на этих простых и каких-то радушно-беззащитных людей, я поняла, что, смеясь вместе с другими над ними, я унижала и оскорбляла их. И я рассердилась на дядю Сеилхана и сидела, хмуро уставившись перед собой, и Касымбек несколько раз обеспокоенно взглянул на меня.
— Кушайте, доченька, кушайте. Вы совсем ничего не ели, — обратилась ко мне жена Хайбри и вздохнула сочувственно. — Далеко она от нас, эта Белоруссия. Там, наверно, мусульман-то нет, а?
А я все не могла понять: неужели они не обиделись на дядю Сеилхана? Неужели они такие безропотные? Или… Или кроме узкого, кровного родства есть другое, более высокое, сближающее людей? И это высокое родство заставило в конце концов простить дяде Сеилхану его начавшийся с шутливого розыгрыша и перешедший в жестокий обман поступок. А может, тут просто привычка миротворствовала: сблизились, узнали, полюбили даже друг друга, ну а когда всплыло все наружу, ломать привычное рука не поднялась. А может быть, что-то другое было здесь, может быть…
Хайбри с женой заботливо проводили нас на поезд. «Теперь ты знаешь нас и наш дом, будешь возвращаться, заходи непременно», — несколько раз говорила мне жена Хайбри.
…И вот я возвращаюсь, и если мне удастся доехать до нашей области, то первый порог, который переступлю, будет порогом единственного знакомого в этом городе Хайбри-абзи. И только потом уже родной аул, просторные родные степи…
8
Поезд, на который мы сели в такой страшной давке, сначала пошел довольно бойко, но, миновав две станции, заметно сбавил ход. И вскоре на два часа застрял на каком-то полустанке. Когда состав тронется, мы не знали и томились в вагонах, спрашивая друг у друга: «Когда поедем, не знаете?» И слушали самые противоречивые предположения, веря и не веря им.
— Пропускаем встречный эшелон. Военный. Фронту нужно подкрепление.
— Нет, станцию впереди разбомбило. Ремонтируют путь.
— Говорят, отбили проклятых. Теперь уже незачем спешить.
— Нет, немецкие танки прорвались в тыл.
От всего этого голова шла кругом. Мне казалось, что среди беженцев нет человека более одинокого, чем я. В нашем
