проводил за письмом, и записки свои хранил как зеницу ока. Доходило до смешного, — раз потеряв их, Стеллер принялся обвинять всех, даже Лорку, в краже. Потом нашел собственный схрон и долго стыдился.
Эмемкут недоверчиво глядел на то, как Стеллер изготовился писать:
— Не буду про Кутку. Он хоть и глупый, но хороший иногда. Поп сказал, вы его своей палочкой нарисуете, а потом сотрете. Не станет Кутки, кто нам поможет?
Лорка чуть не расхохотался, однако вовремя прикусил язык. Стеллер, однако, миролюбиво кивнул:
— Как скажешь. Захочешь — сказывай, не захочешь — не надо. Ты тогда мне про что-нибудь другое расскажи. Вот, например, какие звери тут водятся и как вы на них охотитесь.
Эмемкут снова помрачнел:
— Про охоту чужим нельзя сказывать. Удачу отпугнет.
— Тогда про птиц расскажи. Каковы на вид, что едят, как птенцов высиживают. Яйца какого цвета. Про охоту можешь не говорить
— Про птиц можно. — Эмемкут повеселел. — Вот урил есть. Сам черный, на шее белая полоска. Это оттого, что как-то урил в силок попал, да Кутка пожалел его и выпустил. Правда, шея у него от этого растянулась сильно. С тех пор урил Кутку любит, как завидит, сразу трубит.
— А что ест твой урил? — Стеллер торопливо записывал.
— Урил рыбу ловит. Рыбу хорошо ловит, а сам глупый. Иногда прямо сам в каяк прыгнуть может. Глупый.
— А гнезда где вьет?
— На скалах. Их там много. По весне сетями ловим.
— Как это — сетями? — округлил глаза Лорка. — Улетят же!
— Сказал — урил глупый! — сердито вскинулся Эмемкут. — Его не только сетями — прямо руками ловить можно, так себе рыбой зоб набьет, что взлететь не может…
Эмемкут резко замолчал, сообразив, что проговорился, а потом добавил:
— Но мясо их невкусно.
— Хорошо. — Стеллер все записал и рассеянно кивнул. — Еще какие есть?
— Еще каюк, — пожал плечами Эмемкут, явно решив съедобных птиц не перечислять. — Сам черный, клюв красный. Свистит громко.
— А, этого знаю. Его казаки извозчиком прозвали, — обрадовался Стеллер. — Говорят, свистит точь-в-точь как питерский извозчик!
Лорка засмеялся.
— Еще чайки, — воодушевился Эмемкут. — Их много. Есть большие, есть маленькие. Мясо у всех невкусное. Есть чайка, от которой рождается камбала.
Перо Стеллера споткнулось, оставив кляксу.
— И что же? — невозмутимо спросил он.
— Чайка эта гнездится в устьях рек, — серьезно продолжил Эмемкут. — Вьет гнездо и откладывает два яйца. Из одного рождается птенец, из другого — камбала.
— Экая диковина! — не выдержал Лорка, однако Стеллер строго цыкнул в его сторону.
— А большие чайки от крыла до крыла в семь локтей. Мясо их жестко, а вот кости хороши для трубок и гребней.
— Чайки-поморы, верно. Они на сушу редко выходят. Стрел на них не жалко? — как бы невзначай спросил Стеллер.
— Зачем стрелу тратить? — обиделся Эмемкут. — Удочкой!
— Удочкой? — недоверчиво переспросил Лорка.
— Угу, — важно кивнул Эмемкут. — Рыбу берешь, на крючок садишь, в воду бросаешь. Чайка тут же налетит, рыбу сглотнет. Тут ее и тащи. Только она сильная. У нас мальчик считается мужчиной, когда начинает таких чаек на берег вытаскивать.
Лорка широко раскрыл глаза:
— А меня научишь птиц на удочку ловить?
— Это дело детское, — презрительно сказал Эмемкут. — Я свою чайку три весны назад поймал, теперь пускай другие ловят.
Лорке стало обидно.
— Я тоже могу! — вскинулся он. — Просто у нас нет такой забавы!
— Ну, будет, — сказал Стеллер, почувствовав мальчишечий задор. — Давай-ка, Лаврентий Ксаверьевич, нашего больного кормить
Лорка только пожал плечами и пошел к печи за похлебкой. Здешняя камчатская еда ему сильно не нравилась. Сберегая запасы для экспедиции, капитан-командор распорядился вдвое урезать привычный паек. Остальное приходилось добирать камчадальскими яствами, из которых преобладала сушеная и вареная рыба. Наполнив до краев тарелку, он вернулся к своему подопечному:
— Ешь!
— Зачем горячий дал опять? Юколы дай!
— Нету юколы! Господин Стеллер велел больных горячей похлебкой кормить, чтобы быстрей выздоравливали! Ешь, говорю! — сурово сдвинул брови Лорка.
Он уже наслушался от Эмемкута жалоб на «огненных людей» с их «огненной пищей». Как оказалось, камчадалы горячую пищу практически не ели. Даже вареную рыбу вначале студили во льду, а потом уже принимались за трапезу.
— Тогда селаги дай! Мать приносила! — Эмемкут кивнул головой на торбу в изголовье. Внутри торбы находилась отвратительно пахнущая мылоподобная толкуша из орехов, каких-то кореньев и ягод, сваренная в тюленьем жиру. Получив в руки заветное яство, Эмемкут запустил в торбу палец, зачерпнул смеси и сунул палец в рот, блаженно прикрыв глаза. Лорка поморщился.
— Меня угостишь? — с любопытством спросил Стеллер и, получив разрешение, тоже запустил палец в торбу.
Обсосал его с сосредоточенным видом и изрек:
— Хм… интересно.
— Что интересно? — не выдержал Лорка. Его мутило при одном виде на камчадальское угощение.
— А то интересно, что у любой народности ее любимое яство, как бы оно ни было странно, одновременно и питательно, и полезно, — глубокомысленно изрек Стеллер. — Потому как люди, в каждой местности обитающие, поколениями такую полезность утвердили. Вот, селага, к примеру, весьма в перевозке удобна, хранится подолгу и питательна весьма. А оттого куда лучше в дороге, чем, скажем, наши излюбленные сухари. Вот и подумал я, не идти ли к командору с предложением с собой в плавание камчадальской селаги взять…
«Ученый человек! — уважительно подумал Лорка. — От любой безделицы пользы ищет!»
— Попробовать не желаешь? — тем временем предложил Стеллер.
— Благодарю покорно! — с чувством сказал Лорка.
* * *
— Ну что, как тут мой пациент?! — Стеллер, заиндевевший от мороза, шагнул в избу. Сбросил камлею на пол и уселся за стул напротив Эмемкута:
— Потихоньку. — Лорка пожал плечами. — Упрямый стал, страх!
— Это хорошо! — ухмыльнулся Стеллер. — Раз силы упрямиться есть, значит, и дорогу выдержит. Глянь-ка наружу!
Глянув в окошко, Лорка увидел у порога собачьи нарты, а рядом с ними большую кучу волчьих шкур. Лишь когда куча двинулась, Лорка разглядел, что это маленькая сморщенная старуха в шубе и высокой несуразной шапке, похожей на колпак. На одежду было нашито великое множество каких-то перьев и фигурок, отчего, когда старуха шевелилась, все они, казалось, начинали жить отдельной жизнью.
— Это за нашим молодцом бабушка пожаловала. По-русски не говорит, воет только. По всему похоже, что шаманка.
— Ведьма то есть?
— Можно и так сказать, — усмехнулся Стеллер. — Шаманы у камчадалов навроде наших попов.
Лорке стало как-то неуютно, но креститься, точно суеверная старуха, он все же не стал.
— Хана пришла? — Эмемкут, до того ровно дышавший, внезапно открыл глаза.
— Посмотри сам, — ткнул в окошко Стеллер.
Лубки они сняли вчера. Нога выглядела слегка опухшей и шелушилась, однако наступать на нее Эмемкут смог, и Стеллеру силой пришлось его
