в страхе перед полицейским произволом. Но чем больше функций контролирует ваше правительство, тем больше потребность в защищающем законе. Возражение против советского коллективизма состоит в том, что без антисептика юридически гарантированной личной свободы он не устоит. Советский коллективизм исповедует в своей основе общую экономическую систему, основанную на идеях классовой войны; промышленный руководитель находится под пятой партийного комиссара; политическая полиция вне любого контроля, и дело неизбежно идет к олигархии или самодержавию, защищающим свою недееспособность подавлением отрицательных мнений.
Но эти обоснованные критические замечания лишь указывают на тот вид коллективизации, которого следует избегать. Они не отрицают коллективизма как такового. Если мы не хотим в свой черед быть затопленными волной большевизации, которая очевидно идет с Востока, мы должны провести в жизнь все эти обоснованные возражения и создать коллективизацию, которая будет более эффективной, более процветающей, терпимой, свободной и быстро прогрессирующей, чем система, которую мы осуждаем. Мы – те, кому не нравится сталинизированное марксистское государство, – вынуждены, как говорили в британской политике, «подкармливать» его, делая лучше. Мы должны противопоставить духу восточного коллективизма дух западного коллективизма.
Пожалуй, лучше вот как сказать. Возможно, здесь мы поддаемся подсознательному тщеславию и предполагаем, что Запад всегда будет мыслить более свободно и ясно и работать более эффективно, чем Восток. Сейчас все так, но, возможно, так будет не всегда. В каждой стране были свои фазы просветления и фазы слепоты. Сталин и сталинизм не являются ни началом, ни концом коллективизации России.
Мы имеем дело с тем, что до сих пор почти невозможно оценить: насколько новый русский патриотизм и новое поклонение Сталину смели, а насколько просто замаскировали подлинно творческий интернациональный коммунизм революционных лет. Русский ум не смиренен, а большая часть литературы, доступной молодому человеку для чтения в России, мы должны помнить, все еще революционна. Книг там не сжигали. Московское радио проявляет в вещании на страну большую озабоченность со стороны правительства в убеждении населения, что в гитлеровско-сталинском пакте не было никакого жертвования революционными принципами. Это свидетельствует о живучести общественного мнения в России. Противоречия между учениями 1920 и 1940 годов могут оказать освобождающее воздействие на умы многих людей. Русские любят говорить об идеях. При царе они говорили о них. Невероятно, чтобы они не говорили об идеях при Сталине.
Вопрос о том, должна ли коллективизация быть «вестернизирована» или «истернизирована», используя эти слова с оглядкой на предыдущий абзац, действительно является первым вопросом, стоящим сегодня перед миром. Нам нужна полностью проветриваемая революция. Наша революция должна осуществляться при свете и свежем воздухе. Возможно, нам довольно скоро придется принять советизацию по-русски, если мы не сможем выработать лучшую коллективизацию. Но если мы выработаем лучшую коллективизацию, то, скорее всего, русская система включит в себя наши усовершенствования, забудет о своем возрождающемся национализме, развенчает Маркса и Сталина, насколько это возможно, и вольется в единое мировое государство.
Между этими изначальными антагонистами, Революцией с открытыми глазами и Революцией в маске и с кляпом во рту, несомненно, возникнут трения из-за патриотизма, фанатизма и неисправимой умышленной слепоты тех, кто и не хочет видеть. Большинство людей лжет самим себе прежде, чем лгать другим, и бессмысленно ожидать, что все враждующие культы и традиции, которые сегодня смущают разум человечества, готовы слиться воедино в осознании, как я здесь показал, императивной природы человеческого положения дел. Многие люди никогда не поймут этого. Мало кто способен изменить свои первоначальные представления, перевалив далеко за тридцать. Эти представления закрепляются в них и управляют ими так же рефлекторно, как животные управляемы своими врожденными рефлексами. Они скорее умрут, чем изменят свое вторичное «я».
Одна из самых запутанных из этих сбивающих с толку второстепенных проблем – проблема, созданная глупыми и упорными интригами Римско-католической церкви.
Позвольте мне внести ясность. Я говорю о Ватикане и его постоянных попытках играть руководящую роль в светской жизни. Среди моих друзей много католиков, которые просто чудесным образом выстроили себя самих и свои системы поведения на основе рамок, предоставленных им их верой. Одним из самых прекрасных персонажей, которых я когда-либо знал, был Г. К. Честертон. Но я думаю, что он был так же хорош до того, как стал католиком, как и после. И все же он нашел в католичестве то, что ему было нужно. Есть святые всех вероисповеданий и вне любых вер – так хороши лучшие возможности человеческой природы. Религиозные обряды обеспечивают рамки, которые многие считают необходимыми для благопристойного устройства своей жизни. И вне рядов «строгих» надзирателей много хороших людей, вряд ли больших теологов, чем унитарии, которые любят относить всякое добро и порядочность ко христианству. Такой-то и такой-то «добрый христианин». Вольтер, говорит Альфред Нойес, католический писатель, был «добрым христианином». Я не употребляю слово «христианство» в этом смысле, потому что не верю, что христиане обладают монополией на добро. Когда я пишу о христианстве, я имею в виду христианство с определенным вероучением и воинственной организацией, а не этих хороших и добрых людей, хороших и добрых, но не очень разборчивых в точном употреблении слов.
Такие «добрые христиане» могут почти так же жестко критиковать, как я, постоянное давление на верующих со стороны той внутренней группы итальянцев в Риме, субсидируемой фашистским правительством, которая дергает за ниточки церковной политики во всем мире, чтобы объявлять то или иное лукавым или варварским, калечить образование, преследовать неортодоксальный образ жизни.
Именно влиянию Церкви мы должны приписать глупую поддержку британским министерством иностранных дел Франко, этого кровожадного маленького «христианского джентльмена», в его свержении ошеломляющего либерального возрождения Испании. Именно римско-католическое влияние англичане и французы должны благодарить за
фантастическую ошибку, которая вовлекла их в защиту невозможного польского государства и его неправедных приобретений; оно глубоко повлияло на британскую политику в отношении Австрии и Чехословакии, и теперь эта политика делает все возможное, чтобы поддерживать и углублять политическое отчуждение между Россией и западным миром своим предвзятым продвижением идеи о том, что Россия – «антихрист», в то время как мы, западные люди, – маленькие дети света, доблестно сражающиеся на стороне Креста, Всемогущества, Великой Польши, национального суверенитета, мелкого неэкономичного плодовитого фермера и лавочника и всего остального, что, по представлению многих, составляет «христианский мир».
Ватикан постоянно стремится превратить нынешнюю войну в религиозную. Она пытается присвоить ее себе. По всему его складу и устоям его невозможно переобучить. Он не знает ничего лучшего. Он так и будет себя вести – до тех пор, пока какая-нибудь экономическая революция не лишит его средств. Тогда как политическая сила он может исчезнуть очень быстро. Англиканская церковь и многие другие
