надо было уделить внимание. Вечерами мы садились в комнате, и я рассказывала сказки или пела песни. Потихоньку ребята стали мне подпевать. Уж больно им нравились песни:” Ой, мороз, мороз”, песня из мультика про львенка, про медвежонка Умку, песня про улыбку. Это были наши семейные вечера.
Наступал новый год. Тут назывался Щедрец(В этот день, Больших зимних Святок, собирались и выходили по улицам играть представления. Собирать угощения, славить и щедрых хозяев и шуточно ругать скупцов. Щедрый, добрый вечер! — кричалось каждому прохожему в приветствие)
В один такой вечер, до праздника, меня ждал в доме гость.
— Мам, там тебя ждут, — сказал мне Кирей, пока я разувалась в сенях (Нежилое помещение между жилой частью дома и крыльцом в деревенских избах).
За столом сидел мальчик и пил отвар. Худенький, одет в выцветшую рубашку, штаны заштопаны. Черноволосый, глаза серые, растерянные, губы сжатые.
— Я, Евсей, сын Гояра. Бабка просит прийти, — с настороженностью сказал он.
У меня ёкнуло в груди. Всё это время я вскользь вспоминала их. Но прошлое, видимо, меня опять настигло.
— Пойдём, раз зовёт.
Мы вышли, и он пошел впереди, весь съежился от холодного ветра. Одежка вся была старая и не держала тепла. Мы дошли до дома и вошли. Около печки, укутавшись, сидели две девочки. Одна покашливала. В доме было прохладно, видно, дрова экономили. Я зашла в комнату, старуха лежала на кровати, тоже вся укутанная. Она повернула голову.
— Пришла, всё ж, — еле слышно проговорила она.
— Так звала, или мне послышалось? — с вызовом спросила я. Она зло посмотрела на меня. Вот не меняется человек. Чего злится, непонятно?
— Извиняться не буду. Что сделано, не воротишь. Я одно прошу, забери детей, не дай им погибнуть.
— Вот могло быть всё по-другому. И детям пригляд и тебе… Ладно, что руками махать после драки, — сказала я. Я смотрела на неё и молчала. Вот, что делать. Еще трое. Вытяну их? Я оглянулась. Около дверей стоял Евсей, всё его тело напоминало сжатую пружину, взгляд загнанного зверька. Он сжал руки в кулаки. Он смотрел на меня с какой-то надеждой и грустью. Вот когда-то говорила, зачем столько рожать, а теперь я вроде многодетной матери буду. Эй, небеса, что, за мои слова вдвое надбавил. Там было четверо, а теперь восьмеро. Вот попала, так попала.
— Заберу, — повернувшись к старухе, сказала.
— Вот и ладно. А теперь оставь меня, — тихо прошептала она.
Мы вышли из комнаты.
— Вы, можете забрать сестёр. Я как-нибудь сам. Я работаю в кузне, — тихо сказал он.
— Заберу всех. И без разговоров. Как зовут сестер?
— Яна и Любава.
— Годков, сколько вам?
— Мне девять, Любаве восемь, Яне шесть.
— Собирайтесь, ко мне пойдем, — глядя на них, сказала я.
Они посмотрели на Евсея, он кивнул, и они стали собираться.
— Я тут пока останусь, пригляжу за ней, — услышала я от Евсея.
— Хорошо. Завтра утром я приду, — и мы вышли. Я шла впереди, девчата сзади. От холодного воздуха, Яна закашлялась.
— Потерпи, скоро придём и я тебя в бане попарю. Вся хворь выйдет.
Наш уже ждали. Дед пошел баню топить. Кирей улыбался, глядя на меня. Ну, что я скажу. Я вздохнула, а он подошел и обнял меня, даря поддержку. Добрава ставила разогревать еду. Вскоре вымытые и сытые девчата легли спать. Аника легла с Добравой. А девчат положили пока на её кровать. Я села за стол и стала пить отвар, глядя в одну точку. Я постепенно приходила в себя.
— Ну, что ты, дочка, справимся. Добрая ты душа. Может, ты и пришла для них, поддержать и поднять, — дед обнял и поцеловал в макушку.
— Иди спать, утро вечера мудренее, сама говоришь так.
23
Я легла и провалилась в тревожный сон. И снился мне Гордей. Он сидит в какой-то тёмной комнате, только маленькое оконце наверху, через него падает солнечный луч. Он смотрит с тоской на него и шепчет:”Дождись. Я приду”.
Проснулась с щемящей тоской в груди. Но, унывать мне некогда. Надо приготовить и пойти покормить Евсея и свою подопечную. На кухне уже у плиты стояла Любава и Добрава. Они вдвоем резали и чистили овощи. Да, ранние пташечки.
— Доброе утро. Почему не спите?
— Мам, мы помогать пришли, — ответила Добрава.
— Опередили меня. Молодцы. Не забудьте, нам ещё двоих кормить. Еду им отнести надо.
— Я отнесу, — с готовностью вымолвила Любава.
— Сиди тут. В такой одежде по улице нечего ходить. Как Яна? Кашляет?
— Нет, всю ночь не кашляла.
— Вот и славно. Надо ещё заварить травы. Пусть попьёт дня два-три. Дед, есть у нас ещё тулуп и валенки? — увидев его, спросила.
— Найдётся. Аккурат Евсею подойдут.
— Дед, ты у меня золото, — расхохоталась я. — Всё у тебя в запасе есть.
Я шла к своей подопечной, а в голове крутилась песня. Весёленькая.
Понапрасну ни зло,
Ни добро не пропало,
Всё горело светло,
Только этого мало.
Жизнь брала под крыло,
Берегла и спасала,
Мне и вправду везло,
Только этого мало….
Да и чего это мне весело? Тут плакать надо, а мне”только этого мало…”
Что за напасть. Мне и этого много.
Старуху покормила, вот звать даже не знаю. И спросить уже неловко. Евсей поел, и я его отправила к нам домой помыться. Дед согрел воду в бане. А я потихоньку навела порядок. Подмела, убрала раскиданные вещи.
— Еленка! — позвала меня старуха.
— Ты тут посмотри, что можно, забери. Только что тут возьмешь. Тряпьё одно, — заворчала она.
— Бабуль, ты прости меня, а как тебя величать?.
— Ха, величать меня собралась. Тебе это надо? Я всю жизнь, старуха. Меня даже сын так звал, — злилась она.
— Как так?
— Неродной он мне. От другой жены был. Он родился, а она померла. Вот и выдали меня за нелюбимого. Хотя сговорена была с другим, — рассказывала она.
— Да зачем тебе это знать. Былое- это, всё мхом поросло, — и она замолчала.
Да, с такой судьбой вредной можно быть, я её не оправдывала, но и не жалела. Каждый проживает свою жизнь. Может, если бы она не ожесточилась, то всё было бы иначе. Кто знает. Баба Мотря не дожила до праздника несколько дней.
В этот день стояла ясная и солнечная погода.
Евсей поселился у нас. Он, и, правда работал в кузне и получал за работу зарплату. Когда принес мне их и положил на стол, был очень взволнован. Я улыбнулась.
— Вот, ещё один сын, мне опорой стал.
От этих слов он весь просиял и кинулся обнимать меня. Вскоре
