отвлёк от грустных мыслей. Пришлось быстрее вставать и утирать облизанную щёку рукавом:
— Егору с тобой повезло, ты настоящий друг.
Мы дошли до магазина, где я прикупила продуктов.
Когда зашла в дом, на ноутбуке играли Scorpions, свет включался-выключался в ритм музыки:
— Я с тобой так за электричество не расплачусь, — усмехнулась мигающей лампочке.
Огонёк опять нервно задёргался.
— Сердишься или смеёшься? — не поняла я.
«Нет» и «да», получила в ответ.
— А мы с Дружком купили пряников, и там остался кусочек торта, — рассказала я. — Если будешь себя хорошо вести, можешь съесть.
Свет опять несколько раз дёрнулся: Егор явно смеялся.
Глава 19. Разговоры о смерти
Я даже не удивилась и не возмутилась, увидев Егора утром на кухне. Он пил чай, поедал пряники и лазил в соцсетях на ноутбуке. Впервые ко мне кто-то настолько бесцеремонно врывался в жизнь, но, как ни странно, я понемногу стала к этому привыкать, особенно после того, как узнала, что Егор способен слышать мысли о нём.
— Привет! — неожиданно обрадовался он.
— Доброе утро, — я не улыбнулась, наоборот, насупилась, пусть думает, что мне всё равно. Нужно проявить равнодушие.
Он усмехнулся. Ах да, мысли же не спрячешь.
— Торт, смотрю, доел, — заглянула в холодильник.
— Конечно, первым делом! — отозвался Егор. — Кать, а что у тебя с личной жизнью? Ты ни с кем не переписываешься, с мужчинами фотографий тоже нет, — листал мою страницу он.
— Тебя это не касается, — я захлопнула крышку ноутбука, чуть не прищемив ему пальцы.
— А тебе сколько лет? Тридцать пять уже есть? — а сам ухмыляется.
Я мысленно пристрелила его прищуренным взглядом.
— Зря торт съел, — отвернулась, налила кофе и вздохнула. — Так хочется размазать его по твоей наглой роже.
Егор улыбался: явно чувствовал, как я медленно закипаю, но зацепить за живое ему становилось всё труднее и труднее.
— У тебя на странице возраст двадцать семь, настоящий? — уточнил он.
— Тебе паспорт показать? — неохотно ответила я и глотнула кофе.
— Не надо, я уже видел, — фыркнул он. — Ничего фотография в паспорте, хорошо сохранилась.
— Знаешь, что мне сейчас больше всего хочется? — я поджала губы, сверля его ненавидящим взглядом.
— Убить меня? — самодовольно ухмыльнулся Егор. — Кажется, мы это уже проходили.
— Типа того. Избавить себя от тебя. Ты мне так и не рассказал, как умер, может, я найду способ отправить тебя на тот свет? — предложила я. — Уже руки чешутся.
— Пойдём прогуляемся, расскажу, — Егор встал.
— Я с вами никуда больше не пойду! — насупилась я, вспоминая последние прогулки.
— Пойдём, мы больше не будем… — уговаривал он и тихо добавил: — Наверное.
— Я тебе говорила, что ты несносный?!
Егор дождался, пока я позавтракаю, клятвенно заверил, что хулиганить с псом больше не будут. Новый снег так и не нападал, зато ударил небольшой мороз, и грязь подсохла под ногами. Мы опять пошли в лес, был день, поэтому, даже если они опять спрячутся от меня, ничего страшного.
Егор шёл рядом и молчал, Дружок то и дело убегал в глубь леса лаять на белок и разгонять с веток придремавших птиц, потом возвращался, получал одобрение хозяина и вновь убегал.
— Ты обещал рассказать, как умер, — напомнила я.
— Нелепо и банально, — задумчиво ответил Егор. — Сейчас мне кажется, я не должен был оказаться там, мне всё говорило: «Останься дома!» Я умер двадцатого января, тогда сильно подморозило после выходных. Демон отравился чем-то, его полночи тошнило, дал ему под утро «Энтеросгеля», думал в ветеринарку отвезти. Машина не завелась, аккумулятор, наверное, сдох, хотя после смерти у брата завелась с первого раза, — Егор чуть хмурился, он не смотрел в мою сторону. Медленно шёл, спрятав руки в карманы пальто.
— Я ещё тогда подумал, что всё против того, чтобы я в Москву попал, но остаться здесь не мог, у нас сдача объекта должна была состояться после обеда, край нужно было туда попасть. Такси сюда почти не ездят, звонил, звонил, никто не хотел брать заказ. Решил сам добраться, по старинке на электричке. Демона дома пришлось оставить, он скулил, может, плохо ему было, может, предчувствовал беду, — Егор пожал плечами, помолчал. — Сел на автобус, чтобы до станции доехать, но так и не доехал. Гололёд был, я в маршрутке стоял. Чувствую, автобус на сторону заносит, глянул, а нас на встречку развернуло, и фура летит…
Егор замолчал.
— Ужас, — сердце моё словно оборвалось. — Тебе больно было?
— Я не помню, — поморщился Егор. — Говорят, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами, но у меня отпечаталось лицо девочки. Она сидела на переднем сиденье, лет десять на вид, всю дорогу что-то болтала, шапку то снимет, то наденет. Шапка такая смешная была с большим пёстрым помпоном. Девочка с бабушкой ехала. Я когда фуру заметил, обернулся и встретился с ней глазами, даже мысль такая промелькнула: «Она же ещё пожить не успела!» Доля секунды, сильный удар и крики. Боли не помню, даже испугаться не успел.
Егор говорил спокойно, но я чувствовала, что он это заново переживает, слишком напряжённо звучал голос.
— Сочувствую, — промямлила я, поджав губы.
— Кать! Опять жалость! — напомнил он. — Ты сама просила рассказать.
— Прости, не могу, — шмыгнула носом я.
— А потом встал, очнулся, — бодро продолжил Егор, глядя на меня. Видимо, хотел переключить мысли. — Смотрю на искорёженный автобус со стороны, кругом МЧС, «скорые», мигалки, чёрные пакеты. Тогда стало страшно. А я в шоке, осматриваю себя — весь в крови стою, подхожу к «скорой», говорю: «Помогите». Не слышит никто. Фельдшер пробежал сквозь меня, и тут я понял, что что-то не то. Сердце не бьётся, голоса приглушённые, и не дышу…
По спине пробежали мурашки, показалось, что и я перестала дышать.
— Себя начал искать среди погибших, раненых. Не нашёл… — Егор вздохнул. — Может, и к лучшему. Потом на работе хватились, ругали меня, что не пришёл, а я слышу всё, не пойму, откуда голоса в голове. Первое время дико было: гул голосов, чужих мыслей. Бродил по друзьям, знакомым, родным. Кричал. Бесполезно. Стал невидимкой. Брат меня хоронил в этом самом костюме, в котором к жизни возвращаюсь, — Егор усмехнулся и чуть поджал губы. — Ужасное зрелище, когда тебя хоронят, я не смог смотреть. Ушёл. Но всё слышал, — он помолчал и посмотрел на меня, нахмурившись. — Катя, прекращай жалеть!
— Не получается, — у меня уже подрагивал подбородок.
Он подошёл, сжал мои плечи и пристально посмотрел в глаза. Взгляд у него пронзительный, как остро наточенный клинок, прорезал душу насквозь, казалось, от него не утаить ничего.
— Катя, что ты видишь? — требовательно спросил он.
