лягушкам, на свете жить хорошо!». Когда уставали кушать и говорить друг дружке приятные вещи и хотели помолчать – пели песни. Песня – это молчание по-грузински. Долго так сидели. Пока не настала ночь. Потому что «квах!» лучше, чем «плюх!». А ночь когда настанет – тогда настанет, зачем раньше времени в воде топиться? Так выпьем за то, чтобы наша жизнь была приятным застольем, а не темным омутом.
Вы тоже сейчас выпейте, потом продолжу.
Я осушил свой рог, перевернул его, и вылилось три капли. Всякий грузин умеет пить так, чтобы потом вытекло три капли, не больше и не меньше. Батоно Эраст тоже выпил, но у него ничего не вытекло. Русские, когда пьют, не знают меры.
Налил я снова. Хотел научить его, как правильно вино пить, но тут в дверь начали стучать, громко.
- Господа! Откройте! Беда!
Иванэ кричал.
- А вот и к-круги по воде, - тихо молвил Фандорин.
Он быстро поднялся, отворил дверь, и первое, что я услышал, была нехорошая музыка: марш, который на похоронах играют. Знаете, да? Пам-пам-папам, пам-парам-парам-папам.
- Костя заперся у себя в мастерской! – задыхался Иван Степанович. - Стучу – не открывает! И эта музыка! Он завел на граммофоне «Похороный марш» Шопена! Господа, мне страшно!
- З-за мной! – приказал Фандорин.
И мы побежали.
- После Парижа Костя так переменился… - выкрикивал сзади Иванэ, не поспевая за нами. - Ни с того ни с сего хохочет, без причины рыдает… И взгляд странный…
- Почему странный? – обернулся сыщик. - Что с молодым князем п-происходит?
Иванэ сбился.
- Нет-нет, ничего… Не слушайте меня. Я от волнения немного не в себе. Господи, только бы всё было хорошо!
Фандорин даже стучаться не стал. Просто разбежался, да ка-ак подскочит, как ударит ногой – дверь с петель.
Вбегаем в комнату – Котэ у стола в кресле сидит. Голову вот так назад закинул, кудри свисают, глаза в потолок смотрят. Совсем мертвый, сразу видно.
- Костенька! – плачет Иван Степанович. - Что ты натворил! Господи, несчастье какое!
Так рыдал, так рыдал – я посторонний человек, и то сердце разрывалось.
А Фандорин, черствая душа, не заплакал, не перекрестился, даже не вздохнул. Первым делом выключил граммофон. Подошел к столу.
Там лежал больший чистый лист бумаги, Котэ на таких своих уродов рисовал. Еще рог, пустой. И три красные капли. Фандорин их пальцем потрогал, понюхал.
- Запах горького м-миндаля... Цианистый калий.
Я вздохнул:
- Эхе-хе-хе… Вот и прыгнула в воду лягушка.
Иванэ на меня с испугом посмотрел.
- Какая лягушка? Не хватало еще, чтобы и ты, Ладо, с ума сошел!
Я говорю Фандорину:
- Все-таки грузинская лягушка, не японская. Напоследок вина выпил. По-грузински рог перевернул. Три капли вытекло – значит, рука не дрожала… Эх, может, такие круги по воде и лучше, чем суд и позор…
- Но зачем Косте было убивать себя? – не мог взять в толк Иван Степанович. А потом догадался. - Неужели… О боже…
Я ему объясняю:
- Чего ты хочешь, Иванэ? Человек родного отца убил. Потом узнал, что ему не отвертеться – под дверью подслушал, как мы с батоно Эрастом дедукцию делали. Пошел к себе, поставил музыку, налил вина… Бог ему судья.
- Это не Костя убил отца! – сказал на это управляющий. – Не Костя.
- Э, - говорю я. - Зачем тогда руки на себя накладывать?
А Иванэ не слушает.
- Костя добрый, чувствительный мальчик! Он никогда бы этого не сделал! Убийство совершил не он!
Фандорин повернулся, поднял бровь. Красивую, черную, словно карандашом нарисованную.
- Не он? А кто же?
- Не кто, а что, - печально ответил Иван Степанович. – Опиум. В Париже Костя пристрастился к этому ужасному пороку. Я умолял его остановиться, и Костя обещал мне, он говорил: «Дядя Ваня, я выкину эту отраву».
Управляющий подошел к шкафу, открыл дверцу, пошарил по полкам и достал жестяную банку. В ней было что-то белое.
- Обещал и не выкинул, - покачал головой Иванэ.
А Фандорин к шкафу не пошел. Он перебирал бумаги на столе. Поднял чистый лист. Под ним лежала конторская книга, открытая. Потом сыщик приблизился к мертвому Котэ, посмотрел на него и говорит:
- Нет, не получается.
Я спрашиваю:
- Что не получается?
- Не мог Котэ нас в оранжерее подслушивать. Смотрите, он по-прежнему в своих умопомрачительных хромовых сапогах и кожаных доспехах. Они при каждом шаге скрипят, как несмазанная телега. Мы бы услышали этот скрип даже из-за двери. А скрипа не было. Нет, подслушивал не Котэ. Это раз. И второе. Зачем сидеть над чистым листом бумаги?
- Хотел перед смертью записку написать, - предположил я. – Потом передумал.
- Записку? На листе в полтора аршина? Нет, господин Ладо. Молодой князь изучал бухгалтерскую книгу. И потом накрыл ее бумагой, потому что кто-то вошел. Тот, кому не следовало знать, что Котэ интересуется бухгалтерией. И т-третье. Я повадки опиоманов знаю. Приходилось иметь с ними дело. Котэ не похож на человека, постоянно принимающего опиум. – Батоно Эраст быстро повернулся к Ивану Степановичу. - Это ведь вы поставили банку в шкаф, господин управляющий? После того, как угостили «любимого Костеньку» отравленным вином?
- Что он несет! – всплеснул руками Иванэ. - Решительно все сошли с ума! Да чего ради я стал бы…
- Ради вот этого.
Фандорин зашелестел страницами конторской книги.
- Помните, господин Ладо, как мы случайно услышали обрывок разговора между молодым князем и управляющим? Котэ спрашивал: «Как это пуст? Почему пуст? А где же они?». Речь шла о банковском счете, на котором хранились деньги старого князя. Он оказался пуст. Деньги п-пропали. Наследник начал разбираться. Управляющий понял, чем это закончится, и принял меры. Ведь это вы распоряжались финансовыми делами старого князя, Иван Степанович, верно? Вы растратили деньги. Или потихоньку перетянули куда-нибудь в собственную к-кубышку. Луарсаб Гуриани был человек беспечный, но начал что-то подозревать. Тогда вы и провернули свою комбинацию.
Иван Степанович вытаращил глаза:
- То есть вы хотите сказать, что Луарсаба Вахтанговича тоже убил я?! Помилуйте, да как бы я с ним справился?! Сбил с ног, проткнул этим ужасным кинжалом?! Откуда у меня столько сил?
- Ночью вы
