Черт бы ее побрал. Его малодушие – это ее вина.
– Я уж решил было, что ты никогда не закончишь, – шепнул он и, забрав у нее щетку, положил ее на полку.
– Я немного волнуюсь, – застенчиво и тихо отозвалась она.
Он хрипло хохотнул – над собой. Над ней.
– Ага, скажи еще, что ты боишься.
– Боюсь.
– Лгунья. – Взяв ее за руку, он вытащил ее из стойла и с силой рванул на себя. – Это я должен был бы спасаться бегством. – Но его рот уже прижался к ее губам.
Руки Фэнси мгновенно обвились вокруг его шеи, а ответный поцелуй был полон голодной страсти.
Его язык завладел ее ртом, вспоминая ее вкус, наслаждаясь им. Очень скоро она уже дрожала в ответ на каждое прикосновение его ищущих губ, каждое прикосновение его шершавых горячих ладоней. Так, словно и ее сжигало то же самое невыносимое желание.
Ему хотелось ее ненавидеть. Но вместо этого, грубо придавив ее к стене, прижав к деревянным доскам, он чувствовал, что само ее существование на этом свете возрождает и его к жизни. Конюшня пропиталась запахом сена и лошадей, но Джим различал только один – сладкий, женственный аромат Фэнси.
Он очень долго не мог оторваться от ее губ; он целовал и гладил яркие рыжие пряди. А потом приподнял ее над полом и притиснул к себе так, чтобы она ощутила всю силу его мужской страсти. Она была такой легкой, такой тоненькой и хрупкой по сравнению с сокрушающей мощью его мускулистого тела. Он понимал, что это мужской эгоизм заставляет его пользоваться ее беспомощностью, – и ничего не мог с собой поделать, купаясь в восторженном ощущении той крохотной власти, которую имел над ней.
Она коротко вскрикнула, когда его ладони пробрались под ее мексиканскую шаль и легли на высокие груди. Не в силах справляться с застежками, он просто рванул кружевной бюстгальтер пополам, жарко шепча ей на ухо, что у нее самое сексуальное тело на свете, что он тосковал по ее телу, что мечтал обласкать губами, языком каждую ее клеточку, соски, сладость лона… Она задыхалась. Груди набухли под его жадными ласками, и она со стоном вонзила ногти в его плечи.
– У тебя такие чудесные руки, – прошептала Фэнси. По ее телу пробежала дрожь. И она крепче прижалась к нему.
Кому еще шептала Фэнси такие слова? Скольким мужчинам было позволено доставлять ей такое же наслаждение?
При мысли о других мужчинах его рот искривился в ревнивой, злобной гримасе. Но он тут же вспомнил, что сейчас не время изводить себя размышлениями о ее жизни вдалеке от него… или подозрениями, что она, возможно, отдается ему просто от одиночества и скуки.
Его поцелуи стали глубже, яростнее. Не разрывая кольца рук вокруг ее талии, он опустился на колени, потому что у него уже не было сил оставаться на ногах. И начал судорожно расстегивать ремень на джинсах.
– Не здесь, – шепнула она и, тихонько высвободившись, потянула его за руку к лестнице, что вела на сеновал.
А там, наверху, под самой крышей, она сдернула с себя шаль и расстелила на свежем сене. Он смотрел на нее, вновь вспоминая тот самый первый раз, когда она еще была девственницей.
Она тогда так смущалась, что ему пришлось самому раздевать ее.
Сейчас он хотел ее сильнее, чем тогда.
Медленными, неспешными движениями она распустила волосы. Шпильки дождем посыпались на пол, и блестящие густые пряди закрыли плечи.
Не только глазами, но, кажется, и всеми порами он впитывал в себя ее образ, и сердце у него разрывалось от муки. Она так прекрасна…
– С тех самых пор, как ты позвонил мне во Францию, я думала только о тебе. – Она легко согнулась, чтобы расстегнуть жокейские сапоги из мягчайшей кожи.
Ему вдруг пришло в голову, что эти ее чертовы сапоги, наверное, значительно дороже одной из его коров.
– И ты решила, что это единственный способ выбросить меня из головы, – с горечью низко протянул он.
– Ты и вправду так думаешь? – Глаза ее наполнились болью.
Но Джим, не услышав отрицания, решил, что вычислил ее. Итак… он был прав: она использует его исключительно ради секса, просто потому, что ей одиноко.
Что-то похожее на ненависть подступило к самому сердцу. Ведь ему недостаточно секса. Ему нужно намного больше.
Она расстегнула наконец все пуговички на своей шелковой блузке и стряхнула ее с плеч. Разорванный бюстгальтер тоже полетел на пол. Кончики обнаженной груди заострились; оставшись в одних галифе, она казалась такой прелестной, что он забыл о своем гневе.
В паху полыхнуло жаром.
Он любит ее. Всю жизнь любил.
Для глупца вроде него спасения нет. Она снова бросит его – точно так же, как много лет назад. Оставит на губах поцелуй – и распрощается с милой улыбкой. А его удел – до конца своих дней гореть в адском пламени.
Галифе скользнули вниз, но он успел подхватить их у ее колен и сам стащил с длинных, стройных ног.
Она сорвала с него рубашку, расстегнула ремень. Провела пальцами по молнии на его джинсах, и от этого легкого прикосновения он содрогнулся.
В следующий миг и его джинсы оказались на полу, и он почувствовал прохладу ее пальцев на своей горячей коже.
Последние лучи угасающего солнца пробились сквозь рассохшиеся доски сеновала, и ее волосы вспыхнули рыжим пламенем. В рассеянном полумраке, со своей матово-бледной кожей и сверкающими глазами цвета изумруда она была прекрасна. Джим притянул ее к себе, он целовал ее рот, глаза и мочки ушей, шею и плечи; он набросился на нее в неистовом, голодном порыве.
Джим не хотел спешить – и все же мчался вперед, как необъезженный жеребец. Но и Фэнси отвечала ему с той же нетерпеливой страстью. У них была одна цель. Ему казалось, что он умрет, если не вернет тот восторг, который когда-то познал и без которого жил так долго.
Очень быстро… слишком быстро… она подняла его на вершину самого невероятного, самого потрясающего единения. Он наслаждался ее жарким и сладким вкусом, ее влажной упругостью. Ее пальцы вонзились ему в спину, когда она, выгнувшись ему навстречу, застонала на волне такого же неземного восторга.
Она была его теплом и любовью; она была самой его жизнью. Она была всем, без чего он жил десять долгих и горьких лет.
Даже когда все закончилось, и они рухнули на ложе из душистого сена – мокрые и обессиленные, – для него все продолжалось. Его жизнь переменилась так же бесповоротно, как и в тот весенний день, когда он в первый раз взял ее на этом же сеновале. Он не мог себе представить, что сможет опять жить без нее.
Она лежала на боку, неотрывно глядя ему в глаза, и на ее ресницах блестели слезы. Инстинкт подсказывал ему, что он слишком быстро и слишком неотвратимо влюбился в эту женщину, которая ему не подходит. Он понимал, что должен сохранить хоть малую толику независимости и постараться быть с ней спокойным и холодным, чтобы она не догадалась о силе его любви.
