бы испытать на себе. Рудо собирался понестись быстрее, я чувствовал это по нетерпеливо подрагивающим пёсьим ушам, по тому, как упруго переваливались его мышцы, готовые к стремительной скачке, но я умышленно сдерживал пса, время тянул: пока недалеко отъехали, ещё можно княгиню вернуть, вот послушаю сейчас, а там ясно станет.
– Наследник ему нужен, – произнесла Игнеда мрачно, удручённо. – Теперь догадываешься, что к чему?
– Так что ж ты, из терема сбежала из-за того, что сына подарить князю не хочешь? – Я вспылил, прикрикнул даже. – Да любая девка во всех Княжествах, а то и даже в Царстве, руку б отдала за такую возможность! Твой муж – верховный, а ты что же, не можешь перед ним долг исполнить?
– Не могу! – Игнеда вскинулась, тоже голос повысила. От былого страха не осталось ни следа, вся она стала – сплошь гордость и праведная злость. – Умру я, как и мать моя умерла, родами. Не стану со старым князем ложе делить, пусть просит своих полюбовниц, пусть одна из них рожает ему наследника.
То, что Игнеда давно не ложится со Страстогором, знали лишь я да пара самых близких Игнедовых прислужниц. Для всех остальных они были великими князем и княгиней, крепкой семьёй, а простолюдины и вовсе чтили их едва ли не так же, как Золотого Отца с Серебряной Матерью.
После смерти Рижаты Страстогору нужна была жена, которая смогла бы упрочить его положение – гневливый и горячий Мохот, князь дикого Чудненского, предложил свою едва-едва расцветшую дочь. Скреплённые брачным союзом, Холмолесское и Чудненское княжества поклялись приходить на помощь друг другу в случае нужды, и для Страстогора это оказалось настоящим спасением: он мог больше не опасаться, что Мохоту взбредёт в голову схватиться за топор и повести войска на Горвень, оспаривая его звание верховного, а княгиня Пеплица, убедившись в крепости новой дружбы между князьями, не станет пытаться отвоевать себе новые земли. Пеплица, правда, поступила мудрее, заключила союз с наместником Перешейка, но к Страстогору с Мохотом действительно не стала лезть.
Страстогор слишком любил Рижату, чтобы быстро привыкнуть к новой жене, и по первости согласился, чтобы Игнеда жила в других покоях. Спустя время он оправился от потери, завёл наложниц и стал наведываться в светлицу молодой жены, но Игнеда поставила условие, что не станет рожать Страстогору детей, и тот согласился: наследник-сын у него уже был, и для князя было достаточно Видогоста, неуловимо похожего на первую, любимую жену.
Мне следовало бы раньше догадаться, что теперь, когда Видогоста не стало, Страстогору потребуется новый наследник, чтобы удержать Холмолесское. Не то умрёт старый князь – сам или по чьей вине, а княжество отойдёт жене, вернее, её отцу и брату старшему – вольётся в дремучие земли Чудненского, и Мохот получит невиданную доселе власть.
– Да у тебя у самой, должно быть, не меньше сотни полюбовников, – высказался Огарёк, внаглую глазея на княгиню. На лице Игнеды промелькнули отвращение и ужас, будто она до последнего верила, что зелёный мальчишка – порождение её разума или нечистецкий морок, безмолвный и бездумный.
– Молчи, а то сброшу, – пригрозил я.
Огарёк цокнул языком и обратился к Игнеде:
– Ты Кречету не верь, он парень добрый, хоть рычит на всех. Надо было Волком назвать, соколы ведь не ворчат так, только кличут пересвистом с небес.
– Знаю. – Игнеда пересилила себя и посмотрела прямо на Огарька, царственно и холодно, так, словно её глаза и были Русальим Озером, рекой Чудью и всеми дремучими чащами Великолесья. На миг я взревновал, что не мне предназначался этот взгляд, но взял себя в руки, успокоился. Мы ехали вдоль елового бора – кобыла и Рудо едва терпели друг друга, но были слишком хорошо выучены, чтобы явственно выражать взаимную неприязнь. В топях ворчали лягушки, а воздух застыл звонким прозрачным стеклом.
– Знаю и оттого прошу, – продолжила Игнеда. – Возьми меня с собой, иначе гибель меня ждёт, сердцем чую. Что хочешь отдам, соколик.
«А себя отдашь?» – хотел спросить я, но вслух лишь произнёс:
– Страстогор убьёт нас обоих, если узнает.
– Не узнает! – горячо заверила Игнеда. – Отец в письме напишет, что сбежала я, сбежала под своды родных палат, Мори испугалась будто. Про тебя не догадается никто, ты только доведи и в дороге присмотри, чтобы цела осталась.
По сути, Страстогор действительно мог обзавестись наследником и без Игнеды, с наложницами или любой крестьянкой, от этого ребёнок не перестал бы быть сыном верховного. Игнеда может сбежать к отцу, попросить расторгнуть брак, и тогда все её отношения со Страстогором будут разорваны, словно их и не существовало вовсе. Но если она это сделает, а верховный не заведёт наследника, то моё родное Холмолесское княжество после смерти старого Страстогора растащат на куски, как голодные псы – убитого лося.
Я горячо понадеялся, что Страстогору хватит мудрости всё-таки обзавестись наследником, пока ещё не поздно, даже несмотря на побег Игнеды. Я верил ей – верил, что она воистину убеждена, что погибнет родами, как и её мать, а что может быть ядовитее, чем страх смерти, засевший в сердце молодой женщины? Я видел, что её тонкие белые руки подрагивали, на щеках – ни капли румянца, и даже гордо вскинутая голова говорила лишь об одном: о желании бежать, спасаться, то была не царственная осанка княгини, а напряжённая грация лани, готовой вот-вот сорваться с места.
– Вещи-то твои где? – спросил я так хмуро, как только мог.
Игнеда положила руку на грудь.
– Все ожерелья на себя надела, перстни на цепочку нанизала, а наряды пришлось оставить, не то слишком быстро хватились бы. Прислужницы задобрены щедро, будут говорить – на прогулку собралась. Да Страстогору и всё равно, он ничего вокруг не замечает, весь его разум – один почивший княжич.
Я почувствовал: слова её отравлены горечью обиды. Вот так: от мужа бежит, а умудряется ревновать даже к погибшему пасынку. Ох, Игнеда, пылкая ты мавка-русалка, озёрная царица, что делать-то с тобой буду?
– Нужно одеть тебя подобающе. И лошадь сменить. Не похожа ты на крестьянку, все взгляды соберёшь.
Игнеда застыла, недоверчиво глядя на меня, а я позволил Рудо, наконец, помчаться галопом. Тонконогая кобыла застучала копытами следом.
* * *
Огарёк дулся, и это было бы менее заметно, если б он не так старательно молчал. В его мыслях я, должно быть, стал кем-то вроде предателя, кто расколол нашу компанию, приняв в неё третьего, к тому же – женщину, к тому же – высокородную княгиню. Я не пытался разговорить его или утешить: не маленький, сам должен своей головой до всего дойти. Сбудься княгинин страх, погибни Игнеда родами, Мохот не станет церемониться, объявит Страстогора губителем своей дочери, и Холмолесскому не избежать войны. Если я и желал чего-то преданно, всем сердцем, то мира родному княжеству. Утешение обиженных мальцов в мои планы не входило – и так голова забита разным, справится сам.
Сначала я взмолился Золотому Отцу, Серебряной Матери и Господину Дорог, чтобы не встретился нам никто по пути, но сам понимал, что для того должно случиться истинное чудо. В Средимирном, слышал, Тракт и вовсе перекрыли, чтобы Морь не шла в большие города, а у нас, в Холмолесском, обозы и всадники сами смекнули, что лучше выбирать кружные пути: ехать дольше, но узких дорог больше, и народу на каждой меньше, а свежие лесные ветра разгоняют болезный дух – миазмы, как говорили учёные мужи в Царстве. Не зря же дома и деревни, по которым прошлась Морь, окуривали хвоей. И – подумать только – даже нечистецы перестали пугать людей. Селяне, видимо, считали, что лучше оказаться сманенным лесовым или соблазнённым русалкой, чем встретиться на Тракте с тем, кто едет из охваченной Морью деревни.
– Кику снимай, – потребовал я, обернувшись к Игнеде. – Снимай и прячь надёжней. А платье твоё…
Я одной рукой расстегнул свой плащ – выстиранный недавно, но такой заношенный, что вечно казался грязным. Ещё и дырка от стрелы, бурая по краям… не княжеский наряд, сразу ясно.
– Держи вот. –
