напрасно. Учиться, брат, никогда не поздно… Вот когда царя Николая с престола свергли… Да ты держись, не падай!.. Когда Николая, говорю, свергли с престола, я был таким же, как ты, молокососом. И думал я, что сидел царь на большой тахте, а потом пришли к нему рабочие и крестьяне, взяли его за ноги и стащили с той тахты… Так я тогда думал. А почему я так думал, знаешь? Неучем был, вот почему! Зато сыновья у меня ученые. Понял? Да здравствует учение!..
— Да здравствует дядя Илларион!
— Амбако мое имя!
— Нет, Илико!
— Амбако!
— Говорю тебе — Илико! Но когда у тебя вырос второй глаз?
— Слышь, сынок, меня зовут Амбако!
— Дядя Илларион, дай-ка я тебя поцелую!
— Черт с тобой, Илларион — так Илларион, но если, бог даст, протрезвишься, зови меня Амбако!
— Не хочешь меня поцеловать?
— Чудак ты! Отчего не поцеловать хорошего парня? Амбако вытер губы рукавом и громко чмокнул меня. Я положил голову на плечо Амбако и закрыл глаза.
— Помнишь, Илларион, как ты подстрелил бедного Мураду?
— Помню, сынок, как же не помнить!
— А помнишь, что ты тогда сказал?
— А ну-ка напомни!
— Утешал меня: не плачь, мол, Зурикела}
— Да, да, вспомнил!
— А ты? Ты ведь тоже плакал!
— Я плакал? Ну да, конечно, плакал!
— А табак помнишь? Тот, которым нас угощал Илико?
— Как же, отличный был табак!
— Да нет, я спрашиваю про наперченный табак!
— Помню и про наперченный.
— Ты ведь знаешь: ты и Илико для меня дороже всех на свете!
— Знаю, знаю, сынок… А теперь засни!
— Бабушка уже спит… Нет, не спит… Думает обо мне…
— Конечно, думает, а как же? Ведь любит тебя…
Мчится поезд, плавно покачиваются вагоны, качается земля и все вокруг… Как бы поезд не сошел с рельсов… Впрочем, мне бояться нечего — я сплю на груди Иллариона… Мозолистая шершавая рука его нежно гладит меня по влажному лбу… Постукивают на стыках колеса… Поезд мчится, гудит.
— Аа-у-у, Зурикела, куда ты, ау-у-y!
— Иду, иду, бабушка! — кричу я и бегу сквозь легкий туман.
— Спи, сынок… — успокаивает меня кто-то.
ЧТО ТАКОЕ ДОМ
Я уже студент экономического факультета. Богатство мое по-прежнему состоит из одной пары брюк и одного «хвоста» — по политической экономии. Пока я учился на первом курсе, мою стипендию аккуратно получала моя домохозяйка, причем при каждой получке она упрекала меня:
— Мог бы, лентяй, стать отличником… Теперь в связи с «хвостом» домохозяйку лишили стипендии, и поэтому к политэкономии мы готовимся вместе.
— Ну как, когда сдаешь? — спрашивает она каждое утро.
— Отвяжись, ради бога, тетя Марта! — злюсь я. — Что ты пристала, точно моя бабушка!
— Пропадите вы оба пропадом! — кричит хозяйка. — Нужны вы мне… Ты думаешь расплатиться со мной или нет? Или забыл про управдома? Сегодня опять он меня предупредил — держишь, говорит, непрописанного жильца, а про благодарность забыла.
— Ну и поблагодарила бы его! Жалко тебе хороших слов, что ли!
— Не скаль зубы, дурак! Садись и занимайся! Если тебе через два дня не восстановят стипендию, выгоню из дому!
— А может, аспирантуру закончить за два дня? Подумаешь, дом! Мышеловка какая-то…
— Каков поп, таков и приход! Может, ты желал комнату с горячей ванной?
— Да, кстати, принеси-ка, пожалуйста, стакан горячего чаю!
— Гроб тебе принесу дубовый!
— И не забудь положить сахару!
Хозяйка уходит. А я грустно смотрю на свои конспекты. Тетя Марта живет в крохотном двухкомнатном домишке в конце Варазис-Хеви. Моя хозяйка — некрасивая, сварливая, но добрая женщина. У нее всего один жилец, да и тот — я. Я занимаю одну комнату, в которой, кроме меня, помещаются одна кушетка, один стол, Софья и вышитая женщина с рыбьим хвостом на стене. У Софьи — зеленые глаза. Утром после моего ухода она старательно чистит и вытирает мою единственную тарелку, потом весь день сидит на подоконнике и глядит на старое тутовое дерево и прыгающих на нем воробьев. Это дерево и тетя Марта, оказывается, ровесники, но еще никто не видел его плодоносящим. Софья — очень хитрая и себялюбивая. Вечерами она терпеливо ждет, когда я лягу и согрею постель. Лишь после этого она сходит с подоконника и осторожно лезет ко мне под одеяло. Я очень люблю Софью, нет, не то что люблю, просто очень привык к ней, — наверное, это и есть любовь. Откуда она пришла к нам, — этого не знаем ни я, ни моя хозяйка… Было это вечером. Она молча вошла в мою комнату, задрала хвост, потерлась боком о ножку кушетки и вопросительно взглянула на меня, словно спрашивала: «Я нравлюсь тебе?» Она была похожа на соседскую девушку, и поэтому понравилась мне. "Софья, Софья! " — позвал я ее. Она повернулась ко мне спиной и не спеша направилась к двери. «Куда ты, Софья, останься, пожалуйста!» — попросил я. И Софья осталась. С тех пор мы живем вместе…
Софья чувствует, что дела мои обстоят неважно, и всячески старается поддержать меня. Я в десятый раз перечитываю конспект и в отчаянии кладу его под подушку. Вчера вечером тетя Марта сказала мне, что я отъявленный безбожник, отсюда и все мои беды. Я ответил, что, по-моему, самый безбожный безбожник — это сам бог, который лишил меня покоя, а ее — стипендии. Тетя Марта заявила, что господь не простит мне подобного богохульства. Я сказал, что чихал я на этого бога. Тогда тетя Марта потребовала, чтобы я немедленно пал на колени и вымолил у всевышнего прощения, иначе он лишит меня дара речи. На это я ответил, что всевышний уже лишил меня языка, — второй раз выхожу на экзамен и ни разу не могу вымолвить ни слова! Тогда тетя Марта испуганно перекрестилась, плюнула и с шумом захлопнула за собой дверь…
…Сегодня утром я снова иду на экзамен. На всякий случай я решаю последовать совету тети Марты, становлюсь на колени перед кушеткой, воздеваю руки к потолку и молю бога:
— Боже, прежде всего прошу тебя, сделай так, чтобы этот прогнивший потолок не обрушился мне на голову… Потом, боже всемогущий, сегодня, в десять часов утра, у меня экзамен по политэкономии. Ты знаешь, что такое товар? Корова, свинья и козел — это не товар, как я думал раньше. Но, с другой стороны, корова, свинья и козел могут стать товаром. Не понимаешь? Я тоже не понимаю. Потому и прошу тебя — помоги мне сдать этот предмет! Не позорь меня перед Илико, Илларионом и бабушкой! Только не говори, что в мои
