Но никогда романтический образ этой женщины-отроковицы, этой девочки-вдовы,не сверкал так лучезарно, как на двадцатом, двадцать первом ее году, – и здесьторжество приходит к ней слишком рано, непонятное и ненужное. Ибо все еще непробудилась вполне ее внутренняя жизнь, еще женщина в ней не знает веленийкрови, еще не развилась, не сложилась ее личность. Только в минуты волнений иопасностей раскрывается истинная Мария Стюарт, а эти первые годы в Шотландиидля нее лишь время безразличного ожидания, и она коротает его в праздныхзабавах, как бы пребывая в постоянной готовности еще неизвестно к чему и длячего. Это словно вдох перед решающим усилием, бесцветный, мертвый интервал.Марию Стюарт, уже полуребенком владевшую всей Францией, не удовлетворяет убогоевладычество в Шотландии. Не для того, чтобы править этой бедной, тесной,заштатной страной, возвратилась она на родину; с первых же шагов смотрит она наэту корону лишь как на ставку во всемирной игре, рассчитывая выиграть болееблестящую. Сильно заблуждается, кто думает или утверждает, будто Мария Стюартне желала ничего лучшего, как тихо и мирно управлять наследием своего отца вкачестве примерной девочки, преемницы шотландской короны. Тот, кто приписываетей столь утлое честолюбие, умаляет ее величие, ибо в этой женщине живетнеукротимая, неудержимая воля к большой власти; никогда та, что пятнадцати летвенчалась в Нотр-Дам с французским наследным принцем, та, кого в Лувречествовали с величайшей пышностью, как повелительницу миллионов, никогда она неудовлетворится участью госпожи над двумя десятками непокорных мужланов,именуемых графами и баронами, – королевы каких-то двухсот тысяч пастухов ирыбарей. Искусственная, фальшивая натяжка – приписывать ей задним числом некоенационально-патриотическое чувство, открытое веками позднее. Князьямпятнадцатого, шестнадцатого веков – всем, не исключая ее великой антагонисткиЕлизаветы, – дела нет до их народов, а лишь до своей личной власти. Империиперекраиваются, как платья, государства создаются войнами и браками, а непробуждением национального самосознания. Не надо впадать в сентиментальнуюошибку; Мария Стюарт той поры готова променять Шотландию на испанский,французский, английский, да, в сущности, на любой другой престол; вероятно, нислезинки не проронила б она, расставаясь с лесами, озерами и романтическимизамками своей отчизны; ее неумное честолюбие рассматривает это маленькоегосударство всего лишь как трамплин для более высокой цели. Она знает, что посвоему рождению призвана к власти, знает, что красота и блестящее воспитаниеделают ее достойной любой европейской короны, и с той беспредметноймечтательностью, с какой ее сверстницы грезят о безграничной любви, грезит еечестолюбие лишь о безграничной власти.
Потому-то она вначале и бросает на Меррея и Мэйтленда все государственныедела – без малейшей ревности, без участия и интереса; ни капли не завидуя – чтоей, так рано венчанной, так избалованной властью, эта бедная, тесная страна! –позволяет она им править и владеть по-своему. Никогда управление, приумножениесвоего достояния – это высшее политическое искусство – не было сильной сторонойМарии Стюарт. Она может только защищать, но не сохранять. Лишь когда ущемляетсяее право, когда задета ее гордость, когда чужая воля угрожает ее притязаниям, вней пробуждается дикая, порывистая энергия; только в решительные мгновениястановится эта женщина великой и деятельной; обыкновенные времена находят ееобыкновенной и безучастной.
В эту пору затишья стихают и козни ее великой противницы; ибо всегда, когдапылкое сердце Марии Стюарт осеняют мир и покой, успокаивается и Елизавета.Одним из величайших политических достоинств этой великой реалистки было умениесчитаться с фактами, умение не восставать своевольно против неизбежного. Всемисредствами пыталась она помешать возвращению Марии Стюарт в Шотландию, а потомделала все возможное, чтобы его отодвинуть; но теперь, когда оно сталонепреложным фактом, Елизавета больше не борется, наоборот, она не жалеетстараний, чтобы завязать с соперницей, которую устранить бессильна,дружественные отношения. Елизавета – и это одна из самых положительныхособенностей ее причудливого, своевольного нрава, – как и всякая умная женщина,не любит войны, всегда, чуть дело доходит до ответственных насильственных мер,она теряется и робеет; расчетливая натура, она предпочитает искать преимуществв переговорах и договорах, добиваясь победы в искусном поединке умов. Едва лишьдостоверно выяснилось, что Мария Стюарт приезжает, лорд Меррей обратился кЕлизавете с проникновенными словами увещания, призывая ее заключить сшотландской королевой честную дружбу: «Обе вы молодые, преславные королевы, иуже ваш пол возбраняет вам умножать ваше величие войной и кровопролитием.Каждая из вас знает, что послужило поводом для возникшей меж вами распри. Видитбог, больше всего я желал бы, чтобы моя державная госпожа никогда не заявлялапретензий как на государство Вашего Величества, так и на титул. И все же вамдолжно пребыть и остаться друзьями. Однако, поскольку с ее стороны былоизъявлено такое притязание, боюсь, как бы это недоразумение не стало меж вами,доколе причина его не устранена. Ваше Величество не может пойти на уступки вэтом вопросе, но и ей трудно стерпеть, что на нее, столь близкую Англии покрови, смотрят там, как на чужую. Нет ли здесь какого-то среднего пути?»Елизавета готова внять совету; в качестве всего лишь королевы Шотландской, даеще под контролем английского прихлебателя Меррея, Мария Стюарт не так уж ейстрашна – прошли те времена, когда она носила двойную корону, монархиниФранцузской и Шотландской. Так почему бы не выказать приязнь, хотя бы и чуждуюее сердцу? Вскоре между Елизаветой и Марией Стюарт завязывается переписка, обеdear sisters[*] доверяют многотерпеливойбумаге свои нежнейшие чувства. Мария Стюарт посылает Елизавете в знак любвибриллиантовое кольцо, а та шлет ей взамен перстень еще более драгоценный; обеуспешно разыгрывают перед публикой и собой утешительное зрелище родственнойпривязанности. Мария Стюарт заверяет, что «самое заветное ее желание в этоммире – повидать свою добрую сестрицу», она готова разорвать союз с Францией,так как ценит благосклонность Елизаветы «more than all uncles of the world»[*], тогда как Елизавета затейливым крупнымпочерком, к коему она обращается лишь в самых торжественных случаях, выводитвелеречивые изъяснения в преданности и дружбе. Но едва лишь дело доходит дотого, чтобы договориться о личной встрече, как обе осторожно увиливают. Ихстарые переговоры так и завязли на мертвой точке: Мария Стюарт согласнаподписать Эдинбургский договор о признании Елизаветы лишь при условии, что таподтвердит ее права преемства; для Елизаветы же это все равно что подписатьсобственный смертный приговор. Ни одна из сторон ни на йоту не отступает отсвоих притязаний, цветистые фразы в конечном счете лишь прикрывают непроходимуюпропасть. Завоеватель мира Чингисхан сказал: «Не бывать двум солнцам в небе идвум ханам на земле». Одна из них должна уступить – Елизавета или Мария Стюарт.Обе в глубине души знают это, и каждая ждет своего часа. Но пока решительныйчас не настал, почему не воспользоваться короткой передышкой? Там, гденедоверие неистребимо живет в душе, всегда отыщется повод раздуть подспудныйогонь во всепожирающее пламя.
