такой стал, что и братьям не узнать» (Аф., № 179).
Среди медиальных формул, непосредственно входящих в сюжетное повествование, выделяются формулы-оповещения. К ним относятся царские кличи, которые являются не чем иным, как оглашением трудной задачи. Например: «Вдруг от царя клич: ежели кто сорвет царевнин портрет с дому через столько-то бревен, за того ее и замуж отдаст» (Аф., № 179).
Аналогичны функции различного рода обещаний, предсказаний, поскольку выполнение их составляет содержание сказки. «Кабы взял меня Иван-царевич, я бы родила ему девять сыновей — по колена ноги в золоте, по локотки руки в серебре, по косицам часты мелки звездочки» (Аф., № 284). Нянька баюкает маленького царевича: «Баю-баю, Иван-царевич! Вырастешь большой, найдешь себе невесту: за тридевять земель в тридесятом государстве сидит в башне Василиса Кирбитьевна — из косточки в косточку мозжечок переливается» (Аф., № 158).
Многочисленную группу представляют формулы-обращения. Среди них особого внимания заслуживают обращения к чудесным предметам и персонажам. Е. Н. Елеонская, исследовавшая такие формулы, пришла к выводу о тождественности их с заговорами[66], где слово призвано вызвать к действительности желаемое. Отсюда императивные интонации, обращения. Сказка по-своему реализует функциональную направленность заговоров, т. е. приказания, пожелания, содержащиеся в формулах, тотчас же выполняются. Иначе, слово вызывает действие. Спасаясь от погони, Иван-царевич бросает полотенце, приговаривая: «Протеки, река огненная, от востока и до запада, до синего моря, чтобы все войско царя страшного обожгло и опалило» (Онч., № 5).
Широко известна формула «вызов коня»: «Сивка-бурка, вещая каурка! Стань передо мной, как лист перед травой» (Аф., № 182). Обращением к избушке бабы-яги начинается широко известный эпизод встречи героя с бабой-ягой, строящийся на традиционном диалоге: «…избушка, избушка! Оборотись к лесу задом, ко мне передом…» Избушка оборотилась. Входит в нее царевич, там сидит баба-яга. «Фу-фу! — говорит. — Доселева русского духа видом не видано, слыхом не слыхано, а нониче русский дух в виду является, в уста мечется! Что, добрый молодец, от дела лытаешь, али дела пытаешь?»— «Ах ты, старая хрычевка! Не ты бы говорила, не я бы слушал. Ты прежде меня напой-накорми, да тогда и спрашивай…» (Аф., № 172).
Возможность пользоваться чудесными предметами, знание «слова» есть преимущество героя. Однако в сказках находим и ряд других традиционных формул. Одни из них — формулы-угрозы, обращенные к герою: «Мой меч — твоя голова с плеч» (Аф., № 224); «Торчать твоей голове на последнем шесте!» (Аф., № 159) и др.
Формулы — оповещения, обращения, диалоги и другие — благодаря большой художественной отточенности, лаконизму органично входят в сказку, усиливая динамизм, ритм действия, фиксируют внимание слушателей на сюжетно значимых местах. К тому же ритмическое построение самих формул, использование ими тавтологии и повторов, постоянных эпитетов способствуют лучшему запоминанию сказок и более точной передаче при пересказе их содержания.
Особым своеобразием отмечены переходные — пространственно-временные формулы: «Близко ли, далеко ли», «Низко ли, высоко ли», «Ни много, ни мало», «Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается» и др. Формулы эти многофункциональны. С одной стороны, они служат связующими звеньями между эпизодами, одновременно показывая длительность пути героя; с другой стороны, они характеризуют сказочное пространство и время. Характеристика эта соотносится с художественной функцией начальных формул — подчеркивание условности сказочного действия. Не случайно использование в этих формулах антитезы (низко — высоко, много — мало, близко-далеко), частиц «ли» и «не» при каждом из противопоставленных членов антитезы, что не столько смягчает противопоставление, сколько уравновешивает его, в целом создавая ощущение неопределенности. Это особенно вырисовывается в самой употребительной формуле «Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается», где каждая из частей характеризует различные временные сферы — сказочную и реальную. Как в целом, так и каждым словом вторая часть формулы противопоставлена первой: скоро — не скоро, сказка — дело, сказывается — делается.
Как замечает Д. С. Лихачев, этими формулами сказочники как бы «отмечают явно ощутимое и неисправимое расхождение событийного времени с временем рассказа об этих событиях»[67].
* * *
Мы рассмотрели некоторые особенности традиционной по-этики волшебных сказок, составляющие специфику их идейно-художественного содержания. Творческая жизнь произведений каждого жанра определена той особой ролью, какую они играют в жизни общества. Волшебные сказки, как мы пытались показать, используют высокую степень художественного обобщения, строящуюся на волшебно-фантастической основе, в яркой образной форме они передают народные этические и эстетические представления, взгляды на сущность человека, на характер взаимоотношений людей, выражают непоколебимую уверенность в правоте и торжестве высоких нравственных начал.
СКАЗКИ О ЖИВОТНЫХ
Сказки о животных любят дети и взрослые. В репертуаре каждой матери есть непременно несколько таких сказок. Бесхитростные сюжеты легко запоминаются, знакомые образы кота, детуха, зайца вызывают живое восприятие и эмоциональный отклик. Поэтизация привычного заставляет. ребенка по-новому смотреть на мир.
Мир зверей может быть интересен и сам по себе, но в сказках он одухотворен и домыслен человеческим воображением. Мир зверей предстает в них как форма выражения мыслей и чувств человека, его взглядов на жизнь. Говорящие животные, рассуждающие и ведущие себя, как люди, становятся поэтической условностью, которая помогает более точному выражению миропонимания.
Сказки, о животных — один из древнейших жанров фольклора. В них переплелись рассказы о происхождении зверей и птиц, о брачных, отношениях между животными и людьми, мифы о тотемных животных и пр. Так, сказку о медведе, который с угрожающей песней «Скрипи нога, скрипи, липовая,» идет расправиться со стариком и старухой, ученые выводят из обычая обрядового поедания частей священного животного. Сказки о животных представляют собой сложный сплав разнохарактерных и разновременных элементов. Отголоски первобытных верований соседствуют в них с живыми наблюдениями над повадками зверей и птиц. Например, охотники давно заметили, что «лисица делает сама себе нору только в таком случае, когда нет поблизости от того места, где она хочет поселиться, чужой норы, которой юна в состоянии завладеть»[68]; в сказках лиса также всегда стремится захватить чужое жилище — волка, зайца, козы. Многие сказочные мотивы, несомненно, навеяны «охотничьими рассказами». Таковы, возможно, мотивы «ловля рыбы хвостом», «лиса притворяется мертвой» и др. Ряд сюжетов («Лиса-исповедница», «О Ерше Ершовиче») явился переделкой книжных повестей XVII–XVIII вв.[69]
Сказки о животных, так же как волшебные и бытовые, обладают своей спецификой, выражающейся не только в своеобразии художественных образов, композиции, поэтических приемов, но и в той роли, какую они играют в жизни общества. Если волшебная сказка стремится к воспроизведению общественного идеала, к решению проблем добра и зла, любви и ненависти, ориентируясь в основном на восприятие взрослого человека, то задачи сказок о животных — иные. Сказки о животных вводят человека в круг первых жизненно важных
