штрихи, мутные символы, знаки, понятные кому-то свыше.
Или баскам, потому что это их язык.
Или поклонникам «Игры престолов», потому что есть строка и на английском, она гласит: WINTER IS COMING.
Или тем, кто готов погуглить. «Слишком высокий налог на жилье, — пишет этот человек. — Наступит зима, и мне негде будет жить. Снижайте налог или я буду жить на пляже».
Раньше на песке выводили признания в любви, теперь — протестные заявления.
* * *
Хозяева нашего первого дома в деревне в соснах — Мари и Жиль — узнав, что мы из России, предложили пастис. В смолистых нагретых дюнах его пить приятно: холодный, свежий, анисовый и густой.
— Ну что там ваш Путин, расскажите, — наконец-то спросили они.
Каждый раз, когда ты говоришь за границей, что ты из России, готовься услышать про Путина, медведи уже отошли.
* * *
Ездила в Сан-Себастьян. Около океана, при свете свечи; вокруг поле, заросшее клевером, щавелем и люцерной, я представляла себе, как именно здесь или чуть подальше — по широченной линии пляжа — сидят такие же, как я, за сто лет и один день до сих пор, и тоже думают, почему я не спрошу сейчас:
— Вам тоже страшно, когда наступает такое прекрасное лето, как будто вы кому-то теперь должны?
И вместо этого спрашивает:
— Ну, какие новости с Белого фронта?
И стекает с бокала вниз подтаявшее вино холодной, обжигающей, белой каплей. Может быть, это возвращает нам чувство дома?
Глава девятнадцатая
Немного Амстердама в этой книге про Францию
Вернувшись из Амстердама, я хотела рассказать вам, что это город грехов. Вспомнила все семь и насчитала там пять. Потом подумала: да ладно, мне же в целом понравилось. Не считая того, что там наркотики лежат горками на каждом шагу.
Но я все это как раз ненавижу. Я боюсь всего, что может причинить мне какой-то вред или дискомфорт. Я даже в эмиграции-то страдаю, потому что вышла из зоны комфорта и получила неконтролируемое непонятное окружение. Чего мне ждать от неконтролируемых эмоций? Так что я вся была отторжение.
Ремарка: чем больше я живу во Франции, тем хуже я говорю по-французски. Недавно один лингвист-психолог сказал, что так и должно быть. Чем сильнее я противостою, отвергаю все французское, тем быстрее уходит из меня язык, он убегает от меня, как посуда от Федоры. Потому что каждый раз, попадая в среду, я кричу: «ИЗЫДИ!»
Примерно так и с этими их грибами. Считайте этот текст пропагандой здорового образа жизни. Или водки. Водка еще никому в небольших количествах не навредила. Водка — чистая слеза радости. Всего вам самого доброго. И немедленно выпил.
Но вернемся в Амстердам. Утром я пошла встречаться с местными. Ржавые гондолы покачивались на тихих волнах, в квадратных домиках-понтах назревала жизнь, нежные плюс семнадцать осветили кривенький центр. Люди сидят с газетами и кофе на крылечках собственных домиков, двери открыты, сидят за столом и пьют кофе в белых комнатах с высоченными потолками: окна в пол, никаких занавесок, можно рассмотреть все: картины, халаты и деревянные несущие балки. Ничего не стесняются, вся жизнь нараспашку. Что это вообще за люди, у которых день начинается словами «хуе морхе», а заканчивается — «хуе нах»?
Сели в кафе, похожем на старый дворец, заказали по пиву. Человек по имени Игорь, сидящий напротив, программист, уехал 20 лет назад.
— Мы с тобой друг друга не очень поймем, — говорит. — Я уезжал из другой страны. Скучал, но мне все здесь казалось благом. Знаешь, что раньше было в этом здании? Анатомический театр. Сюда же приезжал Петр I. Пришел сюда, увидел, захотел.
— Не страшно детей в Амстердаме растить? Наркотики все эти, шлюхи.
— Большинство голландцев никогда даже не пробовали траву. Это туристы. И знаешь почему? В школе детям (и родителям) на дне открытых дверей показывают чемодан. Открывают — а там все виды наркотиков: трава, грибы, таблетки, героин. Тебе все показывают и рассказывают, что с тобой будет. После этого никто не употребляет. Кроме туристов.
— Ну а медицина?
— Ох…
— Неужели хуже, чем во Франции?
— Спорим на пиво?
Ну, короче, я проспорила. Оказывается, в Амстердаме до сих пор принято рожать дома, с повитухой, которая часто не имеет даже специального образования (возможно, она медсестра, но никогда не врач). Если возникают какие-то сложности, дай Бог чтобы у вас был врач, к которому вы срочно можете обратиться.
Те же, кто все-таки попадает (повезло) в больницы, выходят оттуда через несколько часов после родов: нечего разлеживаться. Такая же легкость с детьми: любой ребенок в Голландии с рождения perfect child, то есть априори здоров и счастлив, проверять специально его не надо (только слух и рефлексы, рост и вес), никаких специальных анализов каждый месяц, зато обязательно отдельная комната. И вообще — квартиры начинаются от 60 метров — это самые маленькие.
С трех лет детей обучают плавать, с пяти — они уже гуляют самостоятельно. Ходят в том, что сами выбрали, поэтому нередко на улице можно встретить зимой ребенка в шортах и с ним — тепло одетых родителей. Нормально — он же сам так хотел.
Взрослые голландцы носят все серое. Иногда черное, темно-зеленое или синее. Даже джинсы предпочитают серые. Встретить женщину в красном, например, практически невозможно, максимум — нежно-розовый, но никаких тут шпилек или грандиозных платформ. По дому, кстати, многие ходят в обуви — на улице мокро, но чисто. Даже если дети здесь же ползают. Это хорошо для иммунитета!
А легко ли встретить вообще настоящего амстердамца? Сложно. Обычный амстердамец очень похож на петербуржца своим снобизмом. Но как и в российских столицах, коренных амстердамцев в Амстердаме мало. Саша, живущая в Амстердаме уже несколько лет, рассказала смешную историю:
«Когда переехала, сразу решила познакомиться с соседями и пригласить их на borrel (это такая традиция — бухнуть на выходных часа в четыре). Уточнила у своих голландских друзей, что подать к столу. Была у меня к этому случаю специально икра красная припасена. Но меня отговорили, потому что в голландском есть поговорка „Что голландец не знает, то он не ест». В итоге сделала я скромненько: пиво, мясо, сыр. Ну, пришли соседи. Оказалось, что одни — специалисты по всяким шоу и были в Москве в 1984 году, а вторые — специалисты по опере и тоже часто бывают в России. Но больше всех убила соседка, которая сказала: «Мне Салтыков-Щедрин показался тяжеловат, самый мой любимый писатель — Булгаков, “Мастер и Маргарита”».
