Здания по улице Синко де Майо были украшены вымпелами и флагами, а машины на улицах пестрели баннерами. Празднующие запускали фейерверки и делились алкоголем. В ресторанах и отелях раздувались юбки танцовщиц, а музыканты играли дансон, кубинский танец, невероятно чувственный и невероятно популярный.
Тут чувствовалось африканское наследие. Когда-то в порту сгружали рабов и заставляли трудиться на сахарных плантациях. Потомки рабов поселились в Мандинге, но повлияли на весь регион. Музыка, кухня – все это было африканское. Во время Карнавала все перемешалось. Темнокожие мужчины оделись как скелеты, индейские женщины щеголяли в вышитых блузках, светлокожие брюнетки предстали русалками, белые мужчины расхаживали в римских одеяниях. Как только Карнавал закончится, белые будут смотреть с презрением на индейцев и черных, но в эту ночь между ними не было различия.
Кассиопея наблюдала за толпой со смесью удивления и страха. Этим утром Хун-Каме взял напрокат два костюма по невероятно высокой цене. Он нарядился в черный костюм чарро: вышитая серебряная короткая куртка и облегающие штаны с множеством пуговиц по бокам. На голове у него красовалась широкополая шляпа. Казалось, он сейчас запрыгнет на жеребца и начнет гарцевать. А то и заарканит кого-нибудь, учитывая, что лассо было при нем. Кассиопея была его отражением – такой же костюм, но только не брюки, а юбка, и комплект был не черным, а белым. И шляпы у нее не было.
Еще днем, в гостинице, она прижала куртку к груди и с любопытством встала перед зеркалом. «Полагаю, ты никогда не смотрела на свое отражение» – сказал бог. Смотреть-то смотрела, но мельком. Тщеславие, как предупреждал ее святой отец в Уукумиле, было грехом. А теперь, разглядев свои черные глаза и полные губы, она подумала, что, возможно, Хун-Каме прав: может, и не красавица, но симпатичная, а падре все равно слишком далеко, чтобы надоедать ей нравоучениями. Улыбнувшись отражению, девушка расчесалась и аккуратную заколола волосы шпильками.
Они шли по бурлящим улицам. Отовсюду лились звуки маримбы[19], и девушке хотелось танцевать.
– Куда мы идем? – спросила она.
– В самую оживленную часть города, – ответил Хун-Каме.
Их встретило море празднующих, гуще той толпы, через которую они только что прошли. Это был хаос из людей, одетых как ангелы и демоны, переполненный гремучей смесью запахов текилы, парфюма и звонких ударов барабанов. С балконов кидали конфетти, а дети – просушенную яичную скорлупу, наполненную блестками. Несколько перебравших мужчин поливали прохожих ромом.
Посреди всего этого хаоса Хун-Каме остановился.
– Пора, – сказал он и передал ей лассо. – Поброди здесь. И не забудь связать ему руки, как только представится возможность.
Когда умер отец Кассиопеи, ее мама пыталась зарабатывать сама. Некоторое время она пробовала плести макраме, но это приносило слишком мало денег и им все же пришлось переехать в Уукумил. Еще тогда Кассиопея научилась плести узлы, но она не была уверена, подойдут ли они для сверхъестественных существ, пусть даже Хун-Каме и заверил ее – сойдет и самый простой узел.
– А ты куда? – спросила она, чувствуя, что сердце забилось быстрее.
– Он не должен увидеть меня с тобой.
– Но…
– Я буду наблюдать за вами. Что бы он ни сказал, не освобождай его и не отходи ни на минуту!
– А как я узнаю его?
– Узнаешь.
– Подожди! – взмолилась Кассиопея.
Хун-Каме остановился, и его прохладная рука коснулась ее плеча.
– Не бойся, я буду чуть позади тебя.
Бог ушел. Брошенная среди толпы, Кассиопея растерялась. В Уукумиле самым ярким событием года была процессия в честь местного святого, чью фигуру несли от церкви по всему городу. Но здесь все было намного грандиознее, и не сравнить! Кассиопея подумывала просто сбежать.
Она покрепче сжала лассо и прикусила нижнюю губу. Ну нет, сказала, что сделает, значит, сделает. Стараясь держаться естественно, пошла вперед. Обогнула танцоров, проскочила мимо двух арлекинов, бросавших конфетти, и дала деру от трех хулиганов, кричавших непристойности.
– У вас случайно нет спичек, а? – услышала она мелодичный голос.
Привлекательный смуглый и широкоплечий мужчина. Белозубая улыбка во все лицо. Одет пиратом: синяя куртка, перехваченная поясом на талии, и разношенные сапоги.
Это он, подумала Кассиопея.
Познакомившись с одним богом, она смогла распознать и другого. А может, дело было в частице Хун-Каме под кожей, которая позволила ей увидеть в незнакомце что-то необычное.
– Нет, – ответила девушка, опустив взгляд. Не из скромности – она боялась, что мам все прочтет по ее глазам.
– Жаль. А что ты тут делаешь одна в такую ночь?
– Я пришла с друзьями, но, кажется, потеряла их, – ложь далась ей с поразительной легкостью, просто отскочила от зубов.
– Бедняжка. Может, я помогу найти их?
– Да, было бы неплохо, – согласилась она.
Мужчина вытащил сигарету с зажигалкой, закурил, приобнял ее за талию и повел по улице.
– Ты говорил, тебе нужны спички, – заметила девушка.
– Мне нужен был предлог заговорить с тобой. Нет, гляньте-ка, как мило она краснеет! – сказал он медовым голосом.
Комплименты сыпались как из рога изобилия, Кассиопея и не заметила, как мам увлек ее в безлюдный переулок. Там он прижал ее к стене и, улыбаясь, провел рукой по груди.
– Как насчет того, чтобы подарить мне поцелуйчик или два? – спросил он, выкидывая сигарету.
– Прям сейчас?
– А чего тянуть?
Кассиопея кивнула. Мам наклонился поцеловать ее.
На мгновение ее пальцы на веревке расслабились, но потом она посильнее ухватилась за нее. Как ни странно, она совершенно успокоилась. Оттолкнула мужчину нежно, жеманно, заставив улыбнуться. Руки мама опустились на ее талию, и она снова его оттолкнула. Подняла веревку и попыталась связать его руки, но не смогла, и теперь они бродили по ее животу, касаясь пуговиц костюма. Выдохнув, она свела его запястья вместе.
– Что ты делаешь? – удивился мам.
– Если хочешь меня целовать, позволь мне сделать это, – сказала Кассиопея, как будто кто-то подсказал ей эти слова.
– О! Какая ты испорченная. В какую же игру мы играем?
– Увидишь, – ответила девушка. – А теперь позволь. Только не двигайся.
Пока она завязывала узел, он смеялся. Потом попытался поцеловать ее в губы, но Кассиопея залепила ему звонкую пощечину. Все еще думая, что это игра, он попытался высвободить руки, но понял, что не может.
Его лицо изменилось, стало грозовым. Кассиопея отошла от него. В глазах бога сверкали молнии и когда он заговорил, его голос был подобен шелесту ветра в деревьях.
