– двадцати двух. Шесть футов росту. Смоляные мокрые патлы, закрывающие лоб, квадратная челюсть, резкие черты лица. Тело атлета – широкие плечи, мускулистые ноги, накачанный брюшной пресс. Недурно. У этого типа, бьюсь об заклад, ни стыда ни совести. Ещё бы это было не так. Стоит, пялится на тебя, а ты – в чём мать родила – рисуешься с сигаретой перед отражением, будто тебе лет десять, а сигарету ты стащил у отца.
Выкинув сигарету в окно, я потянулся к комоду с чистым бельём и, пока одевался, вспомнил про таинственное жёлтое пятно, виденное Летисией, и как она помянула факел Прометея. Мифология куда больше отвечает моим вкусам в литературе, и я даже вижу в ней куда больше связи с реальностью, чем в выдуманных преступлениях. Прометея, с древнегреческого означающего «предвидящий», явно писали с кого-то, кто походил на Адама, а его брата, Эпиметея («крепкий задним умом»), конечно, с меня.
Я спустился. У деда был посетитель, Натан Тёрнер. Он сообщал последние новости:
– Всё, как предполагалось. Мгновенная смерть в результате разрыва сонной артерии. Из-за того, что гарпун был похищен, ничего более подробного об этом ударе узнать не удалось. Похититель сильно раздробил внутренности шеи. Патологоанатому пришлось уповать на мои описания того, что я видел, и относительно времени смерти он полностью согласен.
Дед мрачно слушал, облокотившись о прилавок, глядя в пространство.
– Настоящая загадка, – сказал Тёрнер.
– Надеюсь, подрядчик сможет пролить свет, – ответил дед.
– Подрядчик?
– Лодка с крестами. Полиция сейчас её разыскивает. Возможно, человек у руля что-то видел. Кроме того, нужно выяснить, для кого Кампион заказал гарпуны. Никто из местных рыбаков не отзывается.
Тёрнер взметнул брови.
– Вы думаете, это важно?
– Я думаю, это выглядит странно, ведь мы никогда не торговали гарпунами. Возможно, подрядчик и платок обронил.
Доктор пожал плечами.
– На их месте я бы искал мотив, – сказал он.
Распрощавшись, Тёрнер вышел и побрёл в сторону дома. Я приготовил чай себе и деду и думал: что я могу сделать, чтобы помочь ему отвлечься?
– Сыграем в домино?
– Не сейчас. – Дед, не вставая из-за прилавка, взял кружку.
На обеденном столе лежала газета.
– Рассел пожаловал?
– Заходил, – отвечал дед. – Джуди ему всё рассказала.
– Как она?
Дед покачал головой.
– Не знаю, – он посмотрел на меня в упор. – Почему бы тебе не узнать?
Я кивнул.
– И как? Рассел набил карман?
– С виду не скажешь, – сказал дед.
– Скрытный чёрт.
Я отхлебнул чаю, сел у окна и развернул газету. Возможно, говорил обозреватель, Гитлер совсем не застрелился, а бежал в Аргентину, где неделю назад задержали судно с шинами, напичканными кокаином. Мои брови вздёрнулись. Я сделал глоток. Вчера в Ланарке Синий Молот подвернул ногу на третьей минуте, результат – разрыв мышечных волокон и сотни проигравших. Я злорадно хмыкнул, хотя мне было жалко лошадь и откровенно не жалко Джуди. Она не покинет острова, и Стэнли её бросит. Зачем она ему без денег?
Я осушил кружку, вышел и медленно побрёл к дороге, пиная вереск. Природа в тот миг напоминала мифического зверя, который пребывал в сонливом состоянии. Серое небо гляделось в отражение безукоризненного штиля, чистый воздух пробирал холодком, касаясь кожи, покрывая её мурашками, а ветер лениво играл с кустами вереска.
Взобравшись на холм, я немного потоптался на месте, услаждая взор открывшимися просторами. Иногда, в минуты приятной слабости, как та, что морила сейчас, хочется обладать сверхъестественной силой, позволяющей запечатлеть момент в реальном времени. Я говорю не о силе фотокамеры, а о той, что смогла бы сохранить чувства, что я испытываю, и те шрамы, что болят сейчас, а потом зарубцуются и перестанут болеть. Что-то вроде жука в янтаре, только вместо насекомого в живицу поместить моё теперешнее состояние, которое чем-то мне нравилось.
Склонность к самобичеванию я не считаю плохой стороной своей ещё не созревшей натуры. Это с лихвой уравновешивает моё горделивое отношение к этому миру. Именно так я смотрю на незнакомых мне людей, потому что лицо моё не поддаётся фальшивым улыбкам и любезным гримасам. Я люблю дело, а не слово. Я искренен – и это главное.
А ещё я люблю взбираться на холм и глядеть на мир свысока, потому что так я чувствую себя и своё место в жизни. Многие поднимаются сюда и ощущают мизерность свою в сравнении с природой. Я считаю таких людей заблудшими, потому что они упускают главное – забывают, что и сами являются той же стихией, что и любая унция природы.
Помимо просиживания штанов на макушке мира, я ещё горазд на велеречивые измышления, и это простительно, если учесть мой юношеский максимализм и располагающую к философствованию обстановку.
Отсюда, где я частенько считаю галок, куда ни повернись, видишь одну сплошную воду, словно тебя взяли в плен и обнесли исполинским рвом. Как-то старик мой сказал, что если я захочу с кем-то откровенно поговорить, но буду сомневаться в выборе собеседника, нужно пойти к морю. Там, говорил дед, сердца раскрываются. Человек, увидев море, забывает об обыденном, за которым мы порой не видим самих себя, и это так же естественно, как захотеть скинуть с себя одежду и погрузиться в море.
Случается, вам не отвечают откровенностью. Чаще это люди с гнилым нутром. Дед рассказывал, как в этом можно убедиться ещё на подступе к морю. К примеру, если вы добирались сюда на автобусе или другом общественном транспорте, вспомните, утруждался ли ваш приятель оплатить свой проезд самостоятельно.
И у дрянного виски есть душа, говорил дед. Она по-другому скроена и от неё несёт сивухой, но всё равно пьют, потому что это всё равно виски.
– Некоторые любят дрянцо, им хватает градуса, и они неприхотливы во вкусах. Вот если бы у меня хватало лишь на дрянцо, я бы бросил пить, – говорил старик и пояснял: – Неохота на печень давить, не получая удовольствия от вкуса.
И такое же правило он всегда применял к людям: не раздевайся перед человеком, если тот отдаёт смрадом ещё в одежде. Он-то, ясно, говорил про нагую душу, но я был не в том ещё возрасте, чтобы осмыслить его слова, и начал мыться чаще. Помаленьку я стал разбираться в людях. Вскоре я уяснил себе, что Саймон Рассел – дрянцо, потому что от него то и дело несло сивухой, но главное, потому что он был единственным из местных мужчин, кто сплетничал наравне с женщинами.
Меж тем дед учил, что каким бы ни был человек, плохим или хорошим, он всё равно человек и его душа не застрахована от ран,
