те, что оплетали чудовище, потому что все на свете несло в себе частичку магии. Но короткие лезвия вонзились во что-то, и чудовище издало крик – хриплый, низкий и почти оглушительный.
Леда больше не слышала песни. Леда не могла вспомнить, о чем там пелось, но знала, что готова отдать за нее все что угодно. Все, что бы у нее ни попросили. Кисти и лицо как та бедная статуя. Ножницы – снова. Даже свое имя.
Темные паруса развернулись, воздух вышибло из легких с такой силой, что несколько мгновений Леда не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Что-то темное и чешуйчатое – хвост? – ударило ее под ребра и исчезло в волнах. Небо поменялось местами с морем, хотя оба они были одинаково серыми, а туман между ними висел, словно разделяющая миры завеса. В уголке Лединого взгляда мелькнуло яркое золото знакомой нити. Что-то – или кто-то? Тиль? – вцепилось в ее мундир, но лицо закрыли волосы, и Леда не видела… Не видела почти ничего.
Тот пьянчуга из «Края света» был, кажется, прав.
Глава шестая, в которой Леда навещает Штормов
Леда больше не думала, что надеть мундир было такой уж плохой идеей. Когти чудовища оставили в бордовой ткани довольно ощутимые дыры, – когда оно вообще успело это сделать? – а вот нижняя рубашка оказалась целой.
Тиль все не отпускал ее руки – вел к городу так стремительно, будто знал, что делает. Может, так оно и было. Может, Тильванус Шторм и был единственным, кто сумел сохранить самообладание перед лицом туманных сюрпризов и зловещего пения.
– Это Буян? – выпалила Леда, не успев поймать зубами поток мыслей.
– Ты же сама видела, – ответил Тиль так, словно это он недавно приехал со столичного обучения, а Леда была несмышленышем, не видавшим в своей жизни ничего, кроме позеленевших стен и тумана.
– Это Буян, – повторила Леда.
– Угу.
– Буян, Узел Ветров.
– Да? – Тиль хмуро оглянулся.
– И он, кажется, пел?
Тиль остановился, и Леда чуть не споткнулась.
– Он и говорить-то не умеет. А если бы и умел, то уж точно не стал бы петь о такой несусветной чуши.
Они продолжили путь. Леда спотыкалась. Песок в столичных сапогах, которые, кажется, не переживут и недели в Инезаводи, скрипел и впивался в ступни даже через чулки.
– Когда песня… мне захотелось… – Леда подавилась ощущением захлестнувшего ее счастья, такого чуждого, что ее замутило. – А ты? Ты ведь потащил меня обратно? Разве ты не слышал?
– Песня обещает мне то, что никогда не сбудется. А бабушка Лиса научила меня отличать одну ложь от другой.
Земля пружинила под ногами Леды – она будто шла по облаку. Стелющийся вокруг туман только усиливал эту иллюзию.
– Бабушка Лиса хорошо тебя воспитала.
– Только уши треплет так, что скоро они у меня отвалятся. Тогда уж точно ничего не услышу, – пожаловался Тиль, а потом прикусил язык, словно сказал уже нечто лишнее. Помедлив, гордо добавил: – Я оставляю ему всякие штуки…
Леда поперхнулась воздухом.
– Ты оставляешь Буяну всякие штуки.
– Да.
– Буяну, Узлу Ветров. Буяну с гадальных карт твоей бабушки.
Тиль остановился и одарил Леду взглядом, от которого в любом другом состоянии она бы ни за что не оправилась.
– Не надо было тебе за мной ходить. Ты его спугнула уже дважды, а ведь обещала помочь. Или слово ведьмы ничего не значит? – Он отпустил ее руку и показал ей два пальца. – Сколько пальцев?
Леда с уверенностью ответила:
– Четыре.
Тильванус Шторм со всем своим детским благодушием решил, что им нужно ускориться.
И Леда его послушалась.
Леда вспомнила Беневолента, сидя на кухне дома Штормов, на низенькой табуретке с зеленой подкладкой, которая была, кажется, даже старше бабушки Лисы. На эту табуретку Леда забиралась, когда дядя просил ее спеть гостям. После этого он долго шипел: леди ведь не пристало вставать ногами на стулья!
Лиса ушла кипятить воду для компресса, а с Ледой остался Тиль и несколько любопытных за дверью – общим голосованием дома было решено, что Леда нуждается в присмотре. Она не возражала. Не после того, как столкнулась нос к носу – если у этой штуки вообще был нос – с воплощением чьих-то кошмаров. Иллюстрацией с гадальных карт.
Леда вспомнила Беневолента, и это было похоже на удар молнии. Не то чтобы в Леду когда-нибудь попадала молния, но она вздрогнула всем телом и даже не сразу заметила, что Тилю удалось стащить с ее левой руки перчатку.
Леда вспомнила Беневолента и не могла понять, как умудрилась его забыть.
Он был ниже нее – и находил этот факт бесконечно забавным. Беневолент в любой толпе занимал немало места: в росте он Леде уступал, но в ширине плеч обгонял. Она и встретила его в толпе – в толпе, в которой он, огромный детина в безразмерном коричневом плаще, пытался затеряться. Кажется.
Воспоминания походили на вспышки: какая-то дурацкая шутка про Рыбных, синева на золоте, неподдельный интерес к ножницам. Наверное, это ее и подкупило. У Леды было мало друзей: все, кого она могла так назвать, остались в Инезаводи. Город-Гроздь подарил ей цель и дело, в котором она была действительно хороша. Ей хватало разговоров с мастером, Цеховыми учениками и незнакомцами. Последние в какое-то мгновение переставали ими быть: Леду узнавали торговцы на Всесветном рынке, механики в депо и смотрители нижних ветвей.
Беневолент был ее другом… ведь так? Она бы не стала рисковать своим будущим ради незнакомца. Почти наверняка. Конечно, Леда обменивалась шуточками и с фарлодскими торговцами, когда искала новые броши и ткани для юбок. Но те разговоры, что она вспомнила, были чуть более уютными. Вроде бы.
Ткачи, она согласилась изменить судьбу друга! Была настолько уверена, что у нее получится? Или ее слишком сильно просили? Почему, почему она согласилась? И что нить его судьбы делает здесь, в туманах далеко на западе… И что, если это совсем не его нить… Если она все-таки потянулась к какой-то из погасших и теперь, когда придет время, окажется узелком на Гобелене Тысячи Причин…
Тиль поймал ее взгляд, и Леда моргнула. Он осторожно держал ее за руку; рыжие брови вопросительно сдвинулись. Леда опустила глаза.
Ее никогда не ударяла молния, но, наверное, та оставила бы на ней похожие, пусть и менее аккуратные, следы. Шрамы, едва выступающие, будто нарисованные, тянулись от кончиков пальцев и выше, по ладони, по запястью – светлое на темном, словно трещины в глиняной вазе.
– Это… – Леда сглотнула.
Она не знала, как объяснить Тилю то, чего сама до конца не понимала. То есть, конечно, в техническом плане ей все было понятно: она не удержала направления, попыталась перехватить сопротивляющуюся магию, и та ударила по ней в ответ. Но…
– Ты знал, что Ледаритри тоже Шторм? – раздалось от двери.
Леда вздрогнула и обернулась.
Старатель, в отличие от бабушки Лисы, совсем не изменился. Он был древним еще в те времена, когда Леда носилась по скалам и пряталась от своих обязанностей. Кожа его стала такой темной, что морщины бросались в глаза не сразу: борозды в благородной земле. Удивительно, но седины в его темных волосах было не так уж и много. Если Лиса была всеобщей бабушкой, то Старатель Джарх – всеобщим дедушкой. Он научил Леду прислушиваться к земле и к музыке магических струн, видеть в полотне закономерности и чинить сломанное. Он был главной причиной того, что Леда уехала из Инезаводи. Нет, она не пыталась сбежать и от него, но именно он ее вдохновил.
Она не нашла сил подняться. Осталась на месте, беспомощно наблюдая, как округляются серые глаза Тиля. Он смотрел на нее совсем не так, как прежде.
– Правда?
Пусть Леда была когда-то Астарадой – этим именем отмечена ее кровь, и так будет всегда. Но «Шторм» вышили на ее душе, вплели в нить судьбы – какой бы она ни была. Леда кивнула, и Тиль просиял. Снова уткнулся взглядом в ее шрамы и выдохнул почти с восхищением:
– Тогда понятно,
