услышал от нее. Правду говоря, он увидел и услышал слишком мало. В Дрездене ее держали очень уединенно, и Людвиг во время своих дипломатических визитов к ее дяде Курту видел ее и общался с ней только на мгновение: их встречи были так коротки, что он едва успевал вздохнуть. Вряд ли он имел возможность исполнить пожелание брата, который просил: «Крепко пожми ей руку от моего имени и скажи ей, что я бы хотел быть на твоем месте». Еще меньше возможностей он имел, чтобы определить ее характер.
Неуклюжая девочка-подросток, которую вырастили взаперти и мало любили, потому что Анне, единственному ребенку несравненного курфюрста Морица, никто не мог простить, что она девочка, теперь стремительно и безрассудно вошла в роль невесты, которую жених долго искал. Она с нескромным пылом поспешила объявить, что влюблена в Вильгельма, как только впервые увидела его, а после этого передавала жениху шаловливые шутки через Людвига, постоянно уверяя, что обожает «черного предателя»: так романтично она называла загадочного принца Оранского, которого ее родственники не хотели дать ей в мужья. Это не было поведение девушки с уравновешенной психикой, и действительно Анна была эгоистична выше нормы, слаба, самоуверенна и жестока.
Вильгельм готовился ехать за невестой; он твердо решил быть достойным не только Анны, но и претензий ей семьи, и потому приготовления были грандиозные. Он начал с того, что попросил всех знатнейших дворян Нидерландов поехать с ним, но это было уже слишком для Филиппа, и тот запретил им принять это предложение: король опасался того, что гости Вильгельма могли бы увидеть в Германии. Английский агент написал домой: «Король приказал, чтобы ни один человек, находящийся на какой-либо должности, не ехал с ним, чтобы их не заразила ни одна из тех ересей, которые исповедуют жители этой страны». Следующей задачей было подготовить дилленбургскую семью к этой свадьбе. Юлиана была вполне довольна планом сына и писала: «Желаю, чтобы ты скоро имел счастье обнять свою фрейлейн Анну и обрести все виды счастья и удовольствия». Но немного позже она забеспокоилась: ее сын хотел, чтобы две из его сестер были на празднике и приветствовали невесту, а Юлиана в смятении обнаружила, что им нечего надеть. Конечно, к свадьбе Екатерины им сшили самые лучшие платья, но теперь сестры Вильгельма из них выросли. Разумеется, дело кончилось тем, что Вильгельм снова одел сестер в самые лучшие наряды из Брюсселя.
Наконец, все было готово, и Вильгельм официально въехал в Брюссель со свитой числом тысяча сто человек, которая бы удовлетворила даже самую требовательную невесту, со слугами в ливреях и пажами в блестящих нарядах, со свитой из дворян, не говоря уже о вьючных лошадях и повозках, нагруженных подарками для Анны. Шел август 1561 года, Вильгельму было двадцать восемь лет, он был на вершине телесной силы и красоты, и Анна, ярко и роскошно одетая, с первым румянцем юности на лице, была достаточно достойной невестой. Саксонцы отпраздновали свадьбу по-старинному, счастливые молодожены даже были публично уложены в просторную четырехместную кровать под балдахином, на котором были изображены их соединенные гербы. Расписание празднества почти не оставляло принцу и его жене времени быть вместе, кроме этой игривой формальности. Целую неделю с вечера до раннего утра продолжались пиры, а весь день шли турниры. Вильгельм тактично дал саксонцам победить, хотя тяжеловесный курфюрст во время состязаний сломал себе руку при падении. Этот мелкий несчастный случай не омрачил праздника, и шесть ночей подряд никто не уходил в постель трезвым. Уж не после ли одного или двух стаканов вина Вильгельм сказал курфюрстине, тетке Анны, что теперь, став его женой, принцесса должна будет танцевать, а не шить, и развлекаться романами вроде «Амадиса Галльского», а не религиозными трактатами и серьезными проповедями. Курфюрстина, которая в конце того дня пыталась предупредить молодого мужа, что его жене потребуется твердая рука, была возмущена: танцы и французские романы погубили бы Анну. История доказала ее правоту, но пока еще ничто не омрачало едва начавшуюся совместную жизнь супругов, и Вильгельм, увозя к себе в Нидерланды восторженную молодую жену, был вполне доволен своим союзом и в политическом, и в личном отношении.
8
Король не жил в Нидерландах уже два года, и нидерландская знать разделилась на две группы. Вильгельм, Эгмонт и Хорн постоянно охраняли эту страну от нарушения ее привилегий, а герцог Эрсхот и граф Аремберг поддерживали короля и Гранвеллу. Эрсхот был на год или два старше принца Оранского и после него был богатейшим человеком в Нидерландах; этот герцог был честолюбивым, высокомерным и консервативным. Аремберг, верный феодальный дворянин старой школы, был храбрым человеком с ограниченной способностью к сочувствию и ограниченным кругозором, для которого долг перед монархией значил больше, чем долг перед соотечественниками. Преимущество и в уме, и в личностях, несомненно, было у оппозиции. Вильгельм по-прежнему был кумиром толпы, хотя Эгмонт почти сравнялся с ним в этом. Эгмонт, цветущий здоровьем и жизнерадостный военный, типичный фламандец по манерам и привычкам, смеявшийся искренне и весело и державший себя непринужденно, покорил сердца народа, когда одержал победу при Сен-Кантене, и с тех пор сохранял популярность. Третий оппозиционер, адмирал Нидерландов граф Хорн, был наименее привлекательным из трех – он горбился и рано постарел; но его грубая манера высказывать свои мысли в какой-то степени нравилась простонародью. Этих троих с большим воодушевлением поддерживали брат Хорна Монтиньи и молодой Хоогстратен и более сдержанно – графы Меген и Мансфельд. Оппозиция казалась грозной, и Маргарита не оставалась невозмутимо спокойной при мысли о том, что должна будет проводить в жизнь непопулярную религиозную политику короля в стране, самые влиятельные люди которой объединились против своей регентши. Не выражая своего недовольства ни одним словом, которое можно назвать явным нарушением верности, они могли дать почувствовать свою волю, просто применяя те административные средства, которые у них оставались. До сих пор король не имел ни власти, ни средств заменить их кем-то другим. Если же они пойдут дальше и открыто выразят свое недовольство центральным правительством, это может вызвать большие неприятности с народом. Охота на ересь уже привела к тому, что в Валансьене и Брюгге разгневанные толпы штурмовали церкви.
Единственной прочной опорой политики Филиппа был кардинал Гранвелла. У Эрсхота и Аремберга не было ни больших возможностей, ни популярности, Берлеймон был ничтожеством, а Виглиус ван Айтта годился только выполнять приказы. А вот Гранвелла был талантливым политиком, дальновидным, осторожным, умевшим быстро замечать преимущества и использовать их и очень опытным. У
