у него на груди истекал гноем. У него развился сепсис. Ренн вернул его в операционную, чтобы убрать накопившиеся продукты инфекции. К счастью, вскоре температура упала, и уже через неделю Юстуса выписали из больницы.
Двадцать второго апреля 1897 года, через шесть месяцев после операции, Ренн сделал доклад о проведенном им оперативном вмешательстве на встрече хирургов в Берлине. Он объявил, что «возможность восстановления миокарда более не подвергается сомнению». «Я надеюсь, что этот случай из моей практики не останется единичной диковинкой, а станет первым шагом дальнейшего изучения хирургии сердца, – сказал он, и добавил: – Это позволит спасти множество жизней, которые раньше были бы потеряны». Ренн написал подробный отчет о проведенной операции в журнале о хирургии. Он был крайне осторожен в своих высказываниях и писал в несколько извиняющемся тоне, потому что лишь десятилетием ранее великий Бильрот заявил, что «хирург, который попытается зашить рану в сердце, заслуживает того, чтобы потерять уважение своих коллег». Возможно, именно под гнетом исторически сложившегося мнения Ренн писал: «Я был вынужден провести операцию. У меня не было другого выхода, ведь лежащий передо мной пациент истекал кровью».
Операции Ренна и Уильямса ознаменовали начало новой эпохи в медицине, когда скальпель наконец-то прикоснулся к самому восхваляемому и неуловимому органу человеческого тела. Врачи приняли к сведению результаты их работы. В 1899 году немецкий врач Александр Пагенштехер писал: «Я далек от того, чтобы желать, чтобы операции на сердце стали стандартной для любого врача процедурой, но результаты у них крайне положительные». Четырнадцатого сентября 1902 года на кухонном столе при мерцающем свете двух керосиновых ламп, в хижине в трущобах Монтгомери, штат Алабама, Лютер Хилл стал первым американским хирургом, успешно зашившим рану в левом желудочке сердца тринадцатилетнего мальчика, которого пять раз ударили ножом.
На конференции в 1907 году Ренн доложил, что в мире было проведено 120 операций на сердце, из которых 40 % оказались успешными, а это означало четырехкратное снижение смертности в сравнении с дохирургической эрой кардиологии.
Через несколько лет немецкий хирург Рудольф Хэкер написал: «С древних времен сердце воспринималось как noli me tangere – нечто неприкасаемое; <с кардиохирургией> последний орган человеческого тела пал перед рукой хирурга».
Рассвет кардиохирургии был долгим, и ее время настало лишь несколько десятилетий спустя. Хотя попытки устранить последствия почти всегда летальных ранений сердца принимались с отстраненным смирением, медицина по-прежнему полностью отвергала саму идею, что этот орган можно резать, чтобы исправить неисправные клапаны, истончившиеся стенки или неправильно расположенные сосуды. Кардиохирургии предстояло решить еще множество проблем, наибольшей из которых была нехватка времени. Как писал Г. Уэйн Миллер в своей авторитетной книге «Король сердец»[24]: «Открыть живое сердце означало убить его, менее чем за минуту слив из него всю кровь». Чтобы предотвратить такое кровотечение, прежде чем вскрывать сердце, его надо было изолировать и остановить. Остановить сердце больше чем на несколько минут означало повредить мозг и другие органы. Как поддерживать циркуляцию крови и приток кислорода после прерывания пульса? Перед медициной никогда ранее не вставало столь масштабной задачи. Можно ли заменить сердце, шедевр механики от природы, на созданный человеком насос?
4. Динамо
«Дай-ка я тебе скажу кой-чего. В Атланте есть один из тех врачей, кто брал нож и вырезал человеческое сердце, сердце человека, – повторил он, наклонившись ко мне, – прямо из груди и держал его в своих руках, – он протянул руку ладонью вверх, словно в ней и лежало чье-то сердце <…> – <и> он знает о нем не больше нашего».
Фланнери О’Коннор. «Береги чужую жизнь – спасешь свою»
Канун Рождества 2001 года, город Фарго. Вид из окна в доме моих родителей был пасторальным. Присыпанные белым снежком ветви деревьев, как дендриты нейронов, тянулись к серому небу. В прихожей нашего дома горой лежали снегоступы. Гости оживленно беседовали, разделившись на женскую и мужскую группки, как обычно бывало на рождественских вечеринках моих родителей в Северной Дакоте, куда они переехали, когда отец получил профессорскую должность генетика незадолго до того, как я поступил в медицинскую школу. На кухне меня поймал друг нашей семьи, кардиохирург Винни Шах. Его только что вызвали оперировать пациента с эндокардитом, инфекцией митрального клапана, разделяющего левое предсердие с левым желудочком. Острый инфекционный эндокардит является одним из наиболее смертоносных заболеваний.
Вероятность летального исхода некоторых пациентов начинается от 20 % и стремительно повышается, в час прибавляя один-два. Известный канадский физиолог сэр Уильям Ослер, основавший в Университете Джонса Хопкинса первую в США программу резидентства, отметил, что «немногие болезни представляют такие трудности, как эта», и «в доброй половине случаев постановка диагноза происходит посмертно». Поставив свою тарелку на стойку, Шах спросил у меня, ординатора-первокурсника, хотел ли бы я поприсутствовать на операции. Времени медлить у нас не было.
Мое дыхание зависало в морозном воздухе облачками пара. Скользя по посыпанным солью дорогам, мы направились в больницу. Больница состояла из нескольких плоских прямоугольных отдельно стоящих зданий, резко выделявшихся на фоне хмурого, белого пейзажа. Парковка была расчищена, но немногие стоящие там автомобили были покрыты слоем снега, а поднятые «дворники» словно признавали свое поражение. Пока мы шли ко входу, у нас под ногами похрустывала промерзшая земля. У входа находился закрытый на праздники сувенирный магазин, рядом с которым курил одетый в медицинскую форму и зимнюю куртку лаборант из хирургии. Он молча проследовал в здание вслед за нами.
В операционной на втором этаже царила странная атмосфера спонтанности, словно никто и не планировал работать здесь этой ночью. На столах вразнобой лежали инструменты. Запах наводил на мысли о какой-то промышленности. Медики целеустремленно, почти беззвучно занимались своими делами. Они походили на людей, что работают в гипермаркете Walmart вечером в субботу. Операционная медсестра выкладывала и убирала скальпели со стерильной салфетки. Анестезиолог что-то делал с кранами, дозаторами и шприцами. Ассистент хирурга подготавливал все необходимое для введения катетера. Исключением являлся плотного телосложения перфузиолог, сидящий рядом с аппаратом сердечно-легочного кровообращения. Он читал журнал.
На кушетке в углу операционной готовили пациента. Отсутствующее, отстраненное выражение его лица свидетельствовало о долгих неделях сильнейшего утомления и ночных приливов. Рассмотрев его вблизи, я увидел, что у него седые, длинные, как у хиппи, волосы, а глаза напоминают черные омуты.
Его ребра торчали из костлявой груди, как спицы колеса. На впалых висках выпирали вспухшие вены. Как у многих пожилых пациентов, его кожа была усеяна фиолетовыми пятнами – синяками от капельниц. На эхо были видны инфекционные разрастания – их крупинки были на обоих хлопающих,
