Косса, действительно, готовился к большой операции, и мать волновалась недаром. Она взяла его за руку, заставила сесть рядом.
– Как ты похудел! – продолжала она. – Ради Бога, довольно любви и женщин, одновременно столько женщин! Правда, все они красивы, в каждой своя прелесть… Они очень экзотичны и милы, эти девушки из далеких стран, в них много очарования. Но, мой сын, я боюсь за тебя… Да, – задумчиво сказала она, – хватит тебе и одной. Достаточно тебе Яндры, она очень красива и страдает, бедняжка… А ты бросаешь ее и бежишь к другим… Девушка все понимает. Она не глупа. Пусть она ничего не говорит тебе. Но она все видит. Я заметила однажды, как она побледнела, когда ты заинтересовался кем-то и ушел, не обращая на нее внимания. Она глубоко переживает все. Я видела, как она посмотрела на тебя!
– Мать, ты ошибаешься. Ей это безразлично. Она никогда не говорила со мной об этом. Кроме того, я открыто ничего не делаю…
– Нет, – настаивала мать, – я не ошибаюсь! Я все видела, и ты подумай об этом. Ты потеряешь ее. Мы, женщины, не прощаем тем, кого любим.
Косса поцеловал ее на прощанье и ушел. «Быть может, действительно, в последний раз! – думал он. – Но этот последний раз должен стать моим самым значительным делом!»
XIII
В порту Джерит Большого Сирта им, что называется, повезло как никогда. Были захвачены все товары, привезенные последними караванами из Сахары. В Кембили, в Гамбесе, в Эль-Хаме пираты захватили около пятисот молодых мужчин и женщин, привезенных туда из глубины Африки для продажи.
Яндра в мужском наряде, в узких штанах-чулках из плотной цветной материи, пристегивающихся к камзолу ниже пояса, бросила хмурый взгляд на Коссу, засмотревшегося на красивую чернокожую девушку, но и тотчас перевела взгляд, словно наблюдая за веселой компанией: Альберинго Джуссиано, Ринери Гуинджи и Гуиндаччо Буонаккорсо сидели на палубе за поставленной на попа бочкой и дулись в карты.
– Пятьдесят цехинов! Играю на все! – криворотый Колосс вызывал на состязание Ринери, он был завзятым картежником, и деньги у него не держались.
Бальтазар искоса поглядывал то на них, то на небо, где появилось маленькое подозрительное облачко, очень не нравящееся ему.
– Ну, а ты? – подзадоривал Буонаккорсо теперь уже Альберинго. – Клади и ты пятьдесят!
Великан выигрывал и теперь уже втрое увеличивал ставки, приговаривая для отвода глаз:
– Ладно, ставьте! Мое дело дрянь. Я всегда проигрываю! Как-то в одну ночь проиграл пятьсот скудо. Это было все, что скопил за несколько лет. Заело меня, одолжил у ребят еще двести, и их просадил, а как расплачиваться было нечем, должен был отслужить у них несколько лет. И когда отслужил, у меня еще осталось пятьдесят реалов. И как-то ночью в таверне сел играть на них. И что вы думаете? Выиграл шесть тысяч золотых цехинов, целое сокровище! Забрал выигрыш и поклялся больше не играть, вернуться в Пизу и там пожить спокойно. Но по дороге, в Неаполе, зашел в таверну поесть. Там я увидел богатого путешественника, еврея. Он обедал. Уставился этот еврей на меня, и я решил, что ему захотелось сыграть со мною. Я не выдержал, и сам предложил ему перекинуться в картишки. Выиграл я у этого еврея шестьсот пятьдесят золотых цехинов и груз пряностей – груз, стоимостью в пятьдесят тысяч золотых дукатов. И еще выиграл у него мельницу и пятьдесят рабов! Еврей дал мне долговую расписку и попросил не уходить, подождать его. «Я скоро вернусь, – сказал. – Если хочешь, мы можем продолжить игру». И действительно, скоро пришел и принес тысячу пятьсот лир. Мне захотелось и их выиграть. Мы начали играть снова, и я проиграл все, выигранное у него, и свои деньги, и даже рубашку. Ну, еврей меня пожалел, отдал рубашку обратно. Как я вернулся в Пизу, без денег, голодный, это уже другая история».
Привожу весь эпизод по Парадисису, хотя он вызывает сильные сомнения. Дело в том, что карты, известные в Китае еще в глубокой древности, в Европе появились только в XIV столетии и были «штучным товаром». Их заказывала знать художникам, изготовлявшим единичные экземпляры.
Массовое производство игральных карт развилось с расцветом гравировального дела уже в XV столетии, и именно тогда рядовой пират, солдат, проезжий торговец мог играть в карты с первым встречным.
В описываемое время играли в кости, но еще не в карты, во всяком случае «рядовая публика», так сказать.
Тут Парадисис, как и во многом другом, «осовременивает» своих героев. Но, допустим, что пираты все же играли, правда не в карты, а в кости. Гуиндаччо продолжал выигрывать, а Косса беспокойно нахмурил брови. Свежее дыхание моря пронеслось по палубе, смахнув и рассыпав кости. Корабль качнуло.
– Убрать грот и грот-марсель! – кричал Косса в капитанскую трубу. – Опустить бизань! Шевелитесь, бродяги! Сейчас будет шторм! Эй, на веслах! Не спать, слушать мою команду!
Быстро темнело. Корабли Коссы, набитые рабами и добром, валяло с борта на борт. Прочие капитаны с запозданием повторяли маневры самого Коссы. Ветер начинал свистеть в голых реях, и судно, с одним носовым кливером, то и дело ныряло, как утка, утыкаясь в пену вод.
Одно из судов, не успевшее опустить главный парус, уже почти переворачивало в отдалении, поставя на борт, и там суетились, рубили мачту, дабы выровнять корабль.
«Плохо дело! – думал Косса, обозревая свой разбегающийся по окоему флот. – Совсем худо!»
Небо, серое и блескучее, как лист стали, низко неслось над кораблем, и блекло-желтый отсвет вечерней зари в облаках казался глазом слепого дракона, уставившимся на стихию взъяренных вод. Словно отрубленная голова с плахи, падала ночь, и уже только по крохотным огонькам, ныряющим в черных волнах, угадывались раскиданные по морю корабли пиратской эскадры.
Ветер поначалу позволял бы идти к Мальте, спрятаться в знаменитой, зажатой между скал, укрытой ото всех ветров гавани. Но увы! Рыцари Иоанниты и пираты, не терпевшие конкуренции на морях, были много опаснее святой инквизиции! Спрятаться за скалами Пантеллерии? Косса пытался огненными сигналами с топовой беседки главного грота подать весть своим кораблям, но скоро понял, что занимается ерундой, да и надобно было подумать о себе! Гребцы, удерживая корабль по ветру, выбивались из сил. Волны то и дело обливали палубу пенными струями, смывая все, что было не привязано к месту. Какие-то бочки с товаром, награбленным на Лампедузе, летели кувырком за борт, проламывая головы гребцам, весла уже не слушались рук, сталкивались друг с другом, угрожающе трещали, как и вся обшивка корабля. Страшными голосами выли рабы в трюме. «Выпустить их? – скользом помыслил Бальтазар. – Нельзя! Да и зачем? Все одно им тонуть, но прежде черные дьяволы разнесут корабль в щепки и вырежут всю команду!»
Там, в трюме, уже плескалась, все прибавляясь, вода. Корабль тяжелел и переставал слушаться руля. «Нет, и до Пантеллерии им уже не добраться! – думал Косса, лихорадочно продумывая всевозможные способы спасения. – Облегчить корабль? Выкинуть груз за борт? Прежде надобно перетопить эту сволочь!» – оспорил он сам себя, вслушиваясь в дикие крики и проклятия запертых в трюме рабов. Палуба кренилась так, что пройти можно было только ползком, цепляясь за протянутые вдоль борта леера. Пламя, вырывавшееся из смоляной бочки на носу корабля, бросало грозные блики на воду, идущую горою, выше низкого борта шебеки, грудою голубого жемчуга, холодного жемчуга моря! И от этой зловещей красоты у Коссы мгновениями захватывало дух, хотя это была красота смерти, ибо неотвратимо близилась гибель корабля, и, как все более яснело, последнего корабля его эскадры!
