они думали, что их матки обеспечат им здесь бо́льшую ценность, чем в родных землях. Вместо этого к ним относились как к захватчикам, хотя и безоружным, и выпроваживали угрозами или камнями. Мужчины, безрассудно женившиеся на девушках других народов, платили цену сравнимую с той, которую заплатили не сумевшие пленить поэты. Отломанные суставы, брошенные в ночные горшки, свернутые шеи, тела, утонувшие в ручьях глубиной не больше наперстка.
И, тем не менее, эти истории могли быть только историями. Чем больше Маати путешествовал, тем менее уверенным становился.
По дороге он дважды встретил огромные рыгающие паровые фургоны. Ими управляли местные мужчины, на сами машины были из Гальта, остатки войны. Однажды он увидел столбы дыма и пара поднимавшиеся прямо от реки — плоская баржа, низко сидящая в воде, плыла, увлекаемая той же самой пыхтящей тусклой луковицей, что и фургоны. Даже поля перед ним обрабатывали по методу, который он не видел до нашествия гальтов. Возможно предательство Оты окрасило все восприятие Маати, но ему казалось, что гальты опять вторглись, только на этот раз медленно — они зарылись под землю и маленькими коварными способами изменяют все, чего касаются.
Что-то пощекотало ему руку. Маати вытащил клеща и раздавил его ногтями. Он зря тратит время. Ноги болели от ходьбы, платье прилипало к спине и ногам, но чем быстрее состоится встреча, тем быстрее он поймет, где находится. Он высыпал в ладонь последние семечки, съел их, убрал мешочек в рукав и отвязал мула.
Семь лет назад он и Семай расстались в последний раз на постоялом дворе в трех днях ходьбы на северо-запад от этих ферм, реки и затененного катальпой холма. Не самое дружеское расставание, но они согласились оставлять письма об их местонахождении в этом доме, на случай, если одному потребуется найти другого.
Маати легко нашел место. За прошедшие годы кухня сгорела, а во дворе выросло два огромных дерева. Мальчик, который ухаживал за лошадьми, стал мужчиной. Кирпичи, бывшие желтыми и коричневыми, покрасили в белое и голубое. И в ящике, за который они заплатили хозяину постоялого двора, лежало письмо, зашитое и запечатанное, с зашифрованными указаниями, которые вели к ферме Семая, которой тот владел под новым вымышленным именем. Жадит Нойгу.
Жадит Нойгу и его жена Сиан.
Маати опять вынул письмо и прочитал дешифрованный текст, который он вписал между строчками, написанными четким и ясным почерком Семая. Вперед по дороге, мимо развалин старой мельницы, потом на первом перекрестке повернуть восток и пол-ладони идти к грязному дому фермера с соломенной крышей, перед которым стоит кирпичная цистерна. Он цокнул мулу и пошел.
Он оказался на месте в полдень, в самую жару; даже тень под деревьями изнемогала от зноя. Маати помог себе кружкой воды из цистерны и дал другую мулу. Никто не вышел приветствовать его, но шторы на окнах были недавно покрашены, а дорога, ведущая вокруг дома, — хорошо ухожена. Очевидно, что ферма не пустовала. Маати обошел дом и подошел к нему сзади.
Маленькое стадо коз замычало на него из загона, волнующие умные глаза рассматривали его с такой же маленькой радостью, с какой он смотрел на них. Из высокого узкого здания, стоявшего в стороне от дома и загона, раздался тихий свист. Скотобойня.
Он вошел в дверь, закрывая собой свет. Воздух был насыщен дымом, призванным отгонять мух. Тело принесенной в жертву козы свисало с крюка, ведро с кровью и внутренностями стояло у ног мясника. Мясник повернулся и оказался женщиной. Вымазанные красным руки, кожаный фартук промок от крови. В ее руке сверкал кривой нож.
Маати и Семай расстались не только из-за нее, но и ее одной было бы достаточно. Идаан Мати, изгнанная сестра императора. Будучи не старше Ванджит, Идаан разработала кровожадный план убийства всей своей семьи, пытаясь завоевать Мати для себя и мужа. Оту едва не казнили за ее преступления, она соблазнила Семая и использовала его, а сам Маати все еще носил на животе глубокий шрам, оставленный посланным ею ассасином, пытавшимся зарезать его. Ота, по непонятным для Маати причинам, пощадил убийцу. Семай — вообще непонятно почему — нашел ее, разделил с ней ссылку и они стали любовниками. Но Маати все еще видел в ней ту, кем она была.
С возрастом она располнела. Волосы, связанные сзади в яростный узел, были скорее пепельными, чем черными. Длинное северное лицо сначала излучало любопытство, потом удивление и, меньше, чем через удар сердца, что-то вроде презрения.
— Значит ты хочешь увидеть его, — сказала ссыльная сестра Оты, которая когда-то послала ассасина, чтобы убить Маати. Которая обвинила Оту в убийстве, совершенном ею самой и ее честолюбивым мужем.
Он воткнула покрытый запекшейся кровью нож в бок мертвого животного, заставив труп раскачиваться, и пошла вперед.
— Иди за мной, — сказала она.
— Скажи мне, где я могу его найти, — запротестовал Маати. — Я вполне могу…
— Собаки тебя не знают, — возразила Идаан. — Иди за мной.
Как только Маати увидел собак — пять животных с широкими челюстями, ростом с пони, лениво валявшихся в грязи позади дома, — он обрадовался, что она провожает его. Она, решительно шагая, провела его мимо дома, мимо низкого амбара, в котором жаловались и прыгали цыплята, прямо в широкое поле с низкой травой; черная земля была на полдюйма покрыта водой. На дальней стороне поля стояла тонкая фигура, одетая в полотняные рабочие штаны; голову прикрывала тряпка цвета старой крови. К тому времени, когда лицо мужчины перестало быть рыжевато-коричневым пятном, они уже подошли совсем близко. Блестящие мальчишечьи глаза, серьезный рот. Солнце выдубило его кожу, в уголках глаз появились морщинки. Он улыбнулся и принял позу приветствия, с которой один мастер их загадочной профессии встречает другого. Идаан фыркнула, повернулась и пошла на скотобойню, оставив их одних.
— Засушливый год, — сказал Семай. — Ты можешь этого не знать, но этот год — засушливый. Боюсь, последние два урожая сгнили в поле. Этот еще жив, потому что я захожу сюда раз в две недели и открываю ворота оросительных канав.
— Мне нужна твоя помощь, Семай-тя, — сказал Маати.
Мужчина кивнул, прищурился, взглянул за поле, словно судя о том, что Маати не мог видеть, и вздохнул.
— Конечно нужна, — сказал Семай. — Тогда пошли. Со мной.
Не самые большие поля, которые видел Маати, но они напомнили ему о садах, в которых он работал ребенком, когда учился в школе. Темная земля питаемых рекой низменностей не походила на сухую бледную почву плоскогорий за Патаем, но запах мокрой земли, жужжание мелких насекомых, тепло высокого солнца и
