Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
легко можно было отнести к тому типу людей, которые ради достижения каких-то своих мелких желаний, может натворить чего угодно. Бывший милиционер давно мечтал стать бригадиром.
Еще на Софеевке, под началом Вильгельма, я работал с ним в одной бригаде. Он, постоянно, оставлял во мне ощущение какой-то своей пустотелостью: будто из него, как из шкафа, сдали на очистку когда-то совесть, и позабыли вернуть ее обратно.
Бывших ментов, как известно, не бывает. Его угодливость, касалась только отношения с начальниками. Тогда он казался очень гибким, почти резиновым.
Игорь понял это, но было уже слишком поздно. Идейного товарища по борьбе с «украинским национализмом», с бывшего милиционера не получилось. Однажды сходив в Лавру, Колесниченко сразу же забросил все это дело. Ему эти игры в «божков» стали неинтересны; он искал себя там, где была реальная власть и деньги. Пусть все мелкое, на уровне отдельной бригады, но это было что-то настоящее, понятное каждому. За это он готов был вступать в союзы, безбожно врать, хвастаться, искать себе попутчиков против кого-то и т. д.
…После нескольких попыток ужиться на одной жилплощади с какими-то подозрительными афганцами, пропивающих светлую память «о боевом братстве», — «рогатыми» фермерами, которых бросили блудливые жены — и «крутыми сельскими перцами», которые в столице быстро оказались под «конкретными пацанами», — наконец-то, вселился паренек с Ровенской области, — Юра, — с которым я мог общаться на темы, о наших украинских делах. Его патриотизм граничил с западно-укаинским эгоцентризмом, — западные украинцы считают себя святее Папы Римского. Я, все же, пытался ему доходчиво доносить суть восточного украинца, чтоб он мог понять, насколько это важно для судьбы Украины.
Каждый день я старался восстанавливать по одному рассказу с сожженного когда-то архива. Добавляя к этому хотя бы по нескольку предложений из глав своей будущей повести.
За очень короткое время я много что восстановил.
Обработав немного рассказ о Лавре, сплавил его в одну редакцию на правом берегу Днепра, в районе Левобережной станции метро.
Пытаясь понять, что привело меня сюда, я по сто раз на дню перебираю все важные этапы в своей жизни. Это ниже плинтуса, на одном уровне с этими бывшими колхозниками, с которыми я делил свой кров.
Человек привыкает даже к самым диким и мерзким обстоятельствам, свыкается с постоянной реальностью. Как, помнится, одно время мне довелось жить в одном селе на краю географии, под постоянным присмотром местного сексота, который, кровь с носу, через местного прокурора, заразился идеей засадить меня в тюрягу по какому-то сфабрикованному делу. Я привык к этой возне, как и к постоянной слежке за собой. Они организовали на меня такую охоту, что жившие там колхозники считали мою поимку делом скорого времени.
Они создавали прообраз какой-то новой империи, на обломках старой — СССР.
Украина была покрыта густой агентурной паутиной, которую не смогла смести даже «Оранжевая революция». Этот спрут давил все украинское! Меня спасло только чудо. Это чудо — литература!
Я уехал оттуда, будучи в полной уверенности, что нахожусь между жизнью и смертью, и, даже теперь, немного обжившись, я уже начинаю приучать себя к мысли, что здесь все хорошо, что можно трудиться, и, возможно даже, что я преувеличил степень тогдашней опасности.
Я, помню, прожил в подвешенном состоянии тогда не один год, — и могу теперь смело утверждать, что ко всему можно привыкнуть, — и, прежде всего потому, что, это — стиль жизни: человеку всегда есть что терять, даже если терять уже нечего. Существование в такой стране может продлеваться годами; многие жители почившего в бозе «великого» Советского Союза, цепляются за какую-то несущественную мелочь, как бы забывая о своем стоянии в бесконечных очередях за самым необходимым!..
Мы часто обговариваем это с Марией Алексеевной. Но, едва разговор каснется относительно московского патриархата, она накаляется до бела.
— В Храме всех Преподобных Печерских Святых «обновляется» старинная икона Божьей Матеи «Троеручечница», — говорит она тоном религиозной фанатички. — Фон на ней постоянно просветляется! Это как, по-твоему?.. А то, что в этом храме расцвела на иконе «Успение Божьей Матери» сухая лилия, которая давно лежала под стеклом высохшей…
— Эти фокусы — для религиозных фанатиков, — парирую я.
— А благодатный огонь, который в пасхальные дни без огня зажигают в Иерусалиме православные священники? Ты знаешь, что перед коликвиумом вся комната осматривается! В ней никого не остается! Как ты докажешь это?! — Глаза ее в какой-то момент озаряет свет ее веры.
— Здесь, — говорю я, — Давид Коперфильд отдыхает. Настоящая вера — зиждется на духовном служении. Для этого не обязательно посещать храмы; лучше посидеть над любимою книгою. Это будет полезнее для воспитания любви к ближнему! Мне ли об этом твердить вам, Мария Алексеевна? — Это мои любимые «богохульные» мысли. — Духовное начало в человеке, должна хранить совесть. Совестью российского попа — здесь не обойдешься! Эта совесть — не критерий праведности. Нормальную совесть, надо воспитывать в себе. Эти фокусы, которые показывают попы, рассчитаны только на фанатиков. Какая же это вера? Это — опиум! — твержу я, каждый раз, Марии Алексеевне.
— Тебя держит бес, — говорит она, потеряв надежду хоть как-то повлиять на мою философскую распущенность. — Тебе надо срочно сходить в храм! Исповедаться…
— Тогда я отправлюсь во Владимирский собор! — говорю я. — Там правят попы, которые ближе мне по духу. Они — украинцы…
С Игорем, Мария Алексеевна, подолгу ведет какие-то душеспасительные беседы. Она наставила его на путь истинный: он бросил упиваться алкогольными напитками. Жаль, что на его тумбочке начали появляться какие-то агрессивные воззвания российских церковников.
Я легко припоминаю тот день, когда мы впервые отправились с ним в Лавру.
…Мы отправились в Лавру, начав обходить ее с церкви Всех Святых, построенной в 1698 году при украинском гетмане Мазепе, — этого я не расскажу ему, — занявшись рассмотрением написанных маслом картин, записывая свои наблюдения в блокнот, параметры храма, — пока, Игорь, истово молился. Он словно припал к живительной влаге, и не мог оторвать своих уст от щедрого источника.
Я показывал ему все храмы, которые попадались ему на пути; по возможности рассказывал о них. В, конце концов, я отвел его на могилу, убиенного в Киеве Петра Столыпина, останки которого покоятся возле Успенского собора. Убил премьер-министра некто Багров, двойной агент — Германии?.. и, одновременно, царской охранки, — предшественницы небезызвестной ЧК — ОГПУ — МГБ — КГБ — ФСБ.
Германия, якобы, не пожелала видеть Россию могущественной, а царь не желал возвышения самого Петра Аркадьевича Столыпина. Которого ненавидели все: от мнительного сельского кулака, до всесильного батюшки-царя. Увы, такая участь всех реформаторов!
Российская империя выбрала себе иной путь
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
