Ознакомительная версия. Доступно 34 страниц из 169
права переписки». Не успели мы с мамой освоить «выданные» нам новости, как раздался телефонный звонок Эрика:
– Мы получили повестку. Нас выселяют из Ленинграда. В трое суток должны освободить квартиру.
Первая мысль: «Значит, и нас…» Высылка – мгла, почти что смерть. Мама рвалась к телефону поговорить с Барбарой Ионовной. Представив, что сейчас происходит в их доме, я отговорила её. Эрик просил приехать к ним утром. В их темноватой квартире, обставленной добротной мебелью, был беспорядок. Вещи складывались, связывались, готовились на продажу. Сдержанная и суховатая Барбара Ионовна собственными руками разоряла десятилетиями создававшийся дом и – не плакала. Мы с Эриком стаскивали вещи в скупку: перегруженные «комиссионки» не вмещали того, что несли семьи, отправлявшиеся в ссылку.
На освобождавшиеся квартиры охотники находились тут же. Чаще всего это были следователи и работники НКВД. Нередко хорошая квартира сама по себе являлась прямым поводом для высылки семьи арестованных. Место ссылки семье Эрика не назвали. Только в Москве предстояло узнать, куда им предписано следовать дальше. События громоздились одно на другое. Невозможно было расположить их в какой-то последовательности.
Через три дня Эрик с матерью уезжали с Московского вокзала. Мама, которая давно хотела познакомиться с этой семьёй, просила взять её на проводы. Я не решилась и на это. Она могла не выдержать сцены прощания матери со старшим сыном, Валерием. Эрик избегал внятного объяснения, почему не тронули старшего брата.
Так и получилось, что моя мама не познакомилась ни с Эриком, ни с его матерью. Только живая и лукавая моя сестричка Валечка упросила как-то взять её с собой на встречу с Эриком. Сестричке было одиннадцать лет. По каждому поводу она выносила собственное суждение. Эрик ей понравился. На вопрос «чем?» сказала: «Понравился, и всё. Он красивый и хороший». Провожать их на вокзал пришли несколько человек. Эрик надеялся, что в Москве они выхлопочут отмену ссылке. Ни на шаг не отпускал меня от себя, просил клятвенных заверений, что буду отвечать на его письма. И перед отходом поезда опять сказал:
– Я вас люблю. Это навсегда, что бы со мной ни случилось.
Барбара Ионовна заплакала только в последнюю минуту. Всё было смутно и неестественно. Поезд тем временем уже отошёл от платформы. Приходившие провожать Эрика шли впереди, переговаривались, даже смеялись. И, уходя с вокзала, я отчётливо поняла, что далеко не все потрясены происшедшим. Я не однажды ловила себя на том, что смех или веселый говор окружающих стала воспринимать как что-то ненатуральное, даже кощунственное. И долгое время оброненная кем-то формула «жизнь продолжается» оставалась для меня непонятной и оскорбительной.
* * *
Со дня на день и мы ожидали повестки на выселение. Она не приходила. И наша вроде бы «незаконная» жизнь стала набирать привычный ход. Сумбур из веры в то, что несчастье ссылки нас обошло, и постоянной неуверенности стал привычным самочувствием. После папиного ареста круг наших знакомых распался. Многие друзья родителей были арестованы, семьи высланы. Оставшиеся, посочувствовав друг другу, увязали в своих заботах. Моё исключение из комсомола отсеяло большую часть моих друзей. Был период, когда мы существовали в абсолютном вакууме.
Один визит стал для семьи событием огромной внутренней значимости. Накануне одного из выпускных экзаменов я заночевала у своей подруги Нины, которая оставалась мне верной. Рано утром за мной прибежала Валечка:
– Иди скорее, у нас что-то случилось!
Не ответив на вопрос «что именно?», она умчалась. Я бросилась за ней. Взволнованная мама встретила словами:
– Приехал какой-то странный человек, спрашивает тебя. Я чувствую, что он от папы.
В комнате сидел мужчина не совсем понятного возраста в сильно поношенном костюме и с таким бледным, пастозным лицом, что казался неизлечимо больным. Я представилась. Человек начал задавать мне вопросы. В каком я классе? Работает ли мама? Как и на что мы живем?
Я понимала, что приехавший спрашивает об этом не из пустого любопытства. Не желая спугнуть гостя, прилежно отвечала. На завтрак у нас был один перловый суп. Мама разогрела его, подала на стол, мы вместе поели, и только после этого приехавший полез в карман и вынул оттуда письмо. Конверт был надписан папиной рукой, письмо адресовано мне: «Дорогая доченька, пишу тебе, так как уверен, что маму с маленькими выслали. Думаю, что тебе дали возможность доучиться…» Папа писал, что ни в чём не виноват, спрашивал, где мама, как себя чувствует, как сестрёнки, на какие средства мы существуем. О себе сообщал, что работает в бухте на Охотском море по колено в воде. В конверт было вложено сто рублей.
Нас с мамой бил озноб. Мы не могли понять ни условий папиного существования, ни состояния его здоровья, ни происхождения денег. Бросились к приехавшему с вопросами: как, что, где? Он отвратил все вопросы неожиданным:
– Я не знаю вашего мужа и отца. Я никогда его не видел.
Мы не поняли ответа:
– А письмо?
И наш гость стал рассказывать о таком, чего наше воображение не могло измыслить. В Магадане, в лагере, где находился отец, мало кто знает друг друга по фамилии. Все заключённые значатся под номерами. Номера нашиты на бушлатах. Только находящиеся в одном бараке имеют представление о своих соседях. На ночь бараки запирают на замок.
Значит, тюрьма, арест – это ещё не всё? Есть нечто более ужасное? Как может человек ходить «под номером», жить без имени и фамилии? На папе, на людях нашиты номера? Если бы мне, например, сказали, что превратят в какое-то животное, я была бы не в состоянии представить себе конкретность такого превращения, лишилась бы разума. Неправдоподобие рассказа о номерах, слова «бушлат», «барак», «замок», «работа по колено в воде» внушали ужас. Жизнь заполнялась какими-то противоестественными понятиями. От них некуда было деться.
– Как получилось, что вы привезли нам письмо от отца, которого не знаете? – спросили мы.
Оказалось, существует очередь для тех, кто осуждён «без права переписки». Каждый освобождающийся должен доставить на волю несколько писем. На освобождение этого человека пришлась папина очередь.
– А вы сами из Ленинграда? Ваш дом здесь?
– Нет, сам я из Средней России.
– И вы специально приехали привезти папино письмо?
– Можно считать, что так.
После того как первая схема верований была изничтожена в пух и прах, все идеалы были сокрушены, а нужда в них была настоятельной, я слушала этого человека голодно, ненасытно, что-то отталкивая, чем-то пропитываясь. В сознании раздвигались границы ранее существовавшего пространства, делая его и шире, и страшнее. Должен был привезти письмо… Глядя на болезненное лицо приехавшего человека, я понимала, что это героизм. Подлинный, не рассчитанный на внешний
Ознакомительная версия. Доступно 34 страниц из 169
