глазах его появилось что-то живое.
— Неужели и вы тоже ведьма? — спросил он уже обычным своим, мягким и теплым голосом. — Читаете меня как книгу.
— Нет-нет, — возразила Саша, обрадованная его возвращением, — книги я совсем не люблю. Разве что сказки немного…
И теперь настал ее черед для молчания. Воспоминание о хрипловатом старческом голосе окутало ее облаком, она будто вдохнула запах трав и снова ощутила ту необыкновенную радость, которую испытывала рядом с лекарем.
В эту минуту хлопнула дверь, и появился Шишкин с солдатским мешком за плечами.
— Ну пойдем, Саша Александровна, — сказал он решительно, — конюшни смотреть. Лядовская порода, стало быть?
И он зашагал в сторону усадьбы вперед их.
— Ступайте, — проговорил Михаил Алексеевич задумчиво, — а я поищу деревенского старосту. Поговорить мне с ним надо.
Саша ободряюще улыбнулась.
Она верила, что некоторая неопытность не помешает ему стать хорошим управляющим.
Саша быстро пожалела, что отпустила Михаила Алексеевича: Шишкин с необычайной деловитостью, будто всю жизнь этим занимался, оглядел деревянные конюшни, остался недоволен и принялся сыпать указаниями: денников требуется больше, манеж желательно теплый, шорную, фуражную и сараи — перестроить, коновала — выписать из города.
— Да я же за вами не успеваю, — наконец взмолилась Саша, — вы расскажите все Михаилу Алексеевичу, уж он обо всем позаботится.
— Знаю я эту породу, — недовольно обронил Шишкин, — Мелехов вон тоже заботливый. А земля — она хозяина требует!
Саша промолчала, закусив губу. Упрек попал в открытую рану: ведь именно из-за нее отец когда-то переехал в город, а теперь пообвыкся там, пристрастился к карточной игре и даже балами перестал брезговать.
Репутация у него была такая, что дамы всех рангов немедленно приходили в волнение, стоило вольному атаману где-нибудь появиться. Его упорное одиночество только подогревало их интерес, и до Саши долетали слухи, что дело доходило до ставок.
Однако крепость оставалась неприступной.
Ах, если бы удалось женить папу, Саша чувствовала бы себя куда спокойнее.
Михаил Алексеевич вернулся из деревни озабоченным, хмурым, но слушал Шишкина внимательно, что-то записывал и задавал множество уточняющих расспросов. Он казался столь внимательным, что бывший вояка даже простил ему полную дремучесть в области коневодства. Объяснял охотно и степенно, и Саша, обещавшая себе ни за что не отлынивать от скучных этих разговоров, незаметно для себя заснула на диванчике в конторке.
Ей приснился лекарь, но был он сам на себя не похож. Отчего-то он чах над счетами, выводил на бумаге столбики цифр и выглядел потерянным и несчастным. Вокруг клубилась тьма, и из льдисто-голубых глаз смотрела на мир такая звериная тоска, что Саша заплакала и проснулась.
Уже совсем стемнело, и из открытых дверей слышно было, как в столовой звенят посудой, что-то веселое напевает Груня, которую нисколько не огорчил их переезд. За окнами хрипло побрехивал старый пес приказчика Мелехова, там робко, будто не веря в наступление настоящей зимы, кружились снежные хлопья, а Марфа Марьяновна сидела рядом и тихо гладила Сашу по голове.
— Что ты, что ты, милая, — шептала кормилица, — будто места себе не находишь.
— Сама не знаю, — Саша прижалась к ней, обвила руками, спрятала лицо на необъятной груди. — Будто потеряла, чего не имела.
— Молодая ты, глупая, попусту себя терзаешь.
— Попусту, Марфушка Марьяновна, — согласилась Саша, — совершенно попусту.
Они еще немного посидели, обнявшись, а потом Изабелла Наумовна позвала к ужину.
Голод рассеял остатки сна: Саша забыла пообедать, а Марфа Марьяновна, занятая обустройством, не поймала свою воспитанницу и не усадила ее за стол.
Михаил Алексеевич, равнодушный к пустым беседам, с увлечением читал «Наставления для управляющего имением».
Изабелла Наумовна же выглядела прескверно: будто проплакала целый день.
Саша огорченно подумала, что если она ожидала, что отец ощутит ее потерю и соскучится, то это зря. Лядовых такими тонкостями не пронять. Возможно, чтобы обратить на себя внимание, Изабелле Наумовне стоило приставить к горлу атамана кинжал.
По крайней мере, такой оборот событий его хотя бы позабавил.
— А вы, Михаил Алексеевич, прилежный ученик, — заметила Саша, выуживая из киселя соленый груздь.
Он поднял глаза, явно с неохотой закрыл книгу, с отвращением посмотрел на крупные лохмотья капусты в полупустом супе, вздохнул мученически, осторожно подвинул к себе телятину.
— Александра Александровна, вы скотный двор заводить будете? — спросил задумчиво.
— Скотный — что? — изумилась она.
— Овцы, бараны…
— Да не с ума же я сошла, — испугалась Саша.
— Слава богу, — вырвалось у него.
Они посмотрели друг на друга и невольно засмеялись.
— Какой еще скотный двор, — заговорила Изабелла Наумовна, — да мы же через неделю вернемся в город. Михаил Алексеевич, хоть вы не увлекайтесь странными идеями Саши. Она все быстро бросает.
— Александра Александровна вольна ехать куда угодно, — спокойно сказал он, — для хозяйственных дел есть я.
— Если отличите овцу от барана, — холодно возразила Изабелла Наумовна. — Уж не знаю, какие рекомендации вы Александру Васильевичу представили, да только не похожи вы на управляющего. Я эту братию знаю, у них глаза бегают! А вы смотрите как человек, который не привык склонять голову. К тому же слишком образованны, да еще, кажется, и моралью обременены. Но вы и не дворянин, выправки у вас нет, а на канцелярскую службу нынче кого попало берут. Нет, голубчик, вы кто угодно, да только не управляющий. Натура не та.
Саша захохотала.
— Беллочка Наумовна у нас удивительно прозорлива, — сообщила она радостно, — я еще только подумаю, а она меня уже во всем подозревает!
— Работа с детьми принуждает держать ухо востро, — чопорно подтвердила гувернантка.
Саша с любопытством уставилась на Михаила Алексеевича, ожидая его реакции.
Тот просто пожал плечами.
— Александр Васильевич меня принял из жалости. Уж не знаю, ко всем ли вдовцам он испытывает сочувствие или я особенную скорбь вызываю, — губы дрогнули в насмешливой улыбке. — А овцу от барана я уж как-нибудь отличу, будьте уверены. Я ведь вырос в деревне.
Саша даже залюбовалась его хладнокровием. Сама-то она, вспыльчивая и безрассудная, уж наверняка наговорила бы глупостей после вердикта, который вынесла безжалостная Изабелла Наумовна.
— И на деревенского вы не похожи, — возразила та твердо, — говор у вас столичный, повадки тоже. Темная вы, Михаил Алексеевич, лошадка.
— На том и порешим, — легко согласился он, явно не собираясь
