просто и понятно," — решил сыщик и провалился в сон.
Или нет?
Ему снилась узкая комната. Свет луны, падающий в распахнутое окно. Злость и обида, заполнившие тело до краев.
Ему снился замерший в неподвижности город. Сонные дома, куклами разбросанные по кроватям люди. Зверь, бродивший по пустынным улицам. У зверя было человеческое лицо.
Оборотень? Таких уж лет сто никто не встречал.
Нет, нутро звериное у него не от волосатой шкуры. Человеческий разум привел его к зверству. Тонкий расчёт. Но в чем смысл его действий?
И есть ли он?
Маньяк? У жертв нет ничего общего. Или сыщики просто ещё не нашли эту связь?
Или его ведет цель? Какая? Чего он хочет?
Зверь шел по сонному городу. Зверь не злился на расследование: он не видел в нем угрозы. Кишка тонка. И у своих, и у приезжего. Но все равно где-то глубоко, за сердцем спрятался узелок беспокойства. Если за него потянуть…
А если и вправду, дёрнуть?
Тянется нитка, тянется, обвивает шею, заползает в уши, бередит душу. Тайное, сокрытое от самого себя, заполняет мысли.
А город спит. Почти. Кто-то смотрит в приоткрытое окно как в пропасть, в которую пора падать. Кто-то пишет тайную записку. Кто-то…
А это интересно.
Злость? Нет, другой оттенок.
Обида. И чувство бессилия. Это порождает отчаянье. Отчаяние же толкает людей на глупость. Если чуть ухватить хвостик тайных желаний…
О, как их много! Вот непристойные (на самом деле довольно невинные: дальше объятий и поцелуев воображение не идёт). Вот гнев, смешанный с вынужденной покорностью. Одиночество. Вина. Привязанность. Опять обида. Ах, как много этой обиды! А она всегда тянет за собой тонкую нить жажды мести. Или, если более красивыми словами — воздаяния. Боль. Боль соленая от слез и крови… Да, воздаяние тут не помешало бы.
Окна. Через них можно заглянуть в чужой дом. А можно в чужую душу.
Ещё окно. Чужие сны. Беспокойные, бессвязные, с нотками одиночества и горечи. Глаза… У человека — глаза, которые видят, и язык, который говорит, но не все решается только этим. Вина… Вина за смерть. Интересно…
Город спит и видит сны. Сладкие, печальные, полные боли или надежды. Пока город спит — вместе с ним спит и зло, и добро. Но каждое утро город просыпается…
* * *
Девушку рвало долго. Димитрий не видел в трупе ничего ужасного — просто мертвая плоть. Мертвеца давно отмыли, привели в порядок, да и тело, где были швы, не показывали, открыли только голову. Но помощница хранителя музея, дона Новь, все равно сначала побледнела, а потом выбежала на улицу, давясь рвотными позывами. Следом кинулась Цветана, суетливо мечущаяся в поисках полотенца.
Вито философски пожал плечами. Видимо, это означало: "Дамы, что с них взять?"
Что можно было взять с доны Новь, уже взяли: показания, что обнаруженный в заброшенном доме труп — это действительно ее начальник, нис Кисл, хранитель музея. Дальше ею пусть занимается Цветана.
— А поедем-ка, осмотрим места убийств, — решил Димитрий, выглядывая в окно, за которым хмурилось серыми тучами небо.
Сначала отправились на кладбище. Местные, как всегда, преувеличили: трава вокруг камня, на котором зарезали девушку, действительно пожухла, увял и мох на камне, однако кровь давно смыло дождем, и земля была самого обычного серого цвета. Место убийства совершенно не походило на нечто зловещее: тишина, зелень, покой. Лишь иногда, при взгляде на камень Димитрий ощущал… что же это… отголоски обиды на… предательство? У этой обиды особый вкус и оттенок. Горько-сладко-соленый. С привкусом металла. Кровь, смешанная со слезами и с надеждами-мечтами. Самое ужасное сочетание.
Так несчастная Арджа шла за мечтой? Какой? Кому она так поверила?
Димитрий втянул носом воздух, словно собака. Обошел камень. Залез в соседние кусты. Резюмировал:
— Традиция сжигать мертвых мне нравится больше. Тогда не было бы таких странных и безлюдных мест.
Вито жевал травинку с весьма благостным видом.
— Ну так сжигали в Темные века, тогда какой только нечисти-то не водилось! А теперь времена спокойные. — Он покосился на камень, с которого месяц назад сняли труп. — Ну, спокойнее, чем тогда.
Времена другие, а люди те же.
Нелюди тоже.
Откуда эта мысль про нелюдей?
И воспоминание про женщину с глазами цвета весенней травы?
Удивлённо приподнятые брови.
— Странный комплимент.
Заливистый смех, запрокинутая голова…
У нее мелкие ровные зубы, губы кораллового цвета, чуть вздернутый нос и родинка у правого уха.
И ещё морское имя, оседающее солью на губах…
Года идут, а люди те же.
Методы тоже те же.
У женщины рассечена щека. Кровь стекает вниз, капает на синее шерстяное платье. Она касается щеки пальцами, стирает пару капель. Рассматривает свою ладонь, потом медленно слизывает алую влагу.
— Кальция мало, — сообщает задумчиво. — Надо бы больше есть творога.
В этом есть что-то ирреалистичное — в этой картине. Она должна бояться. А…
Боится он?
— Хотя по мне, — продолжает задумчиво Вито, и Димитрий выныривает из воспоминаний, словно из омута, в котором чуть не захлебнулся, — тоже было бы лучше, коль сжигали бы. Так вернее. Не хочу, чтобы мой труп мог кому-то достаться.
Сыщик тряхнул головой, словно мокрый пёс.
— Тебе рано думать о смерти.
— О смерти думать никогда не рано, — возразил спокойно парень. — А что вы ищите?
— Символы, — Димитрий выпрямился. — Но, похоже, безрезультатно. Смыло.
Словно по команде на лицо обоим упало несколько капель.
— Сразу после происшествия что-нибудь было видно?
— Было, но немного.
— А много людей приходили смотреть?
Вито пожал плечами.
— Смотря откуда. А что, очень нужно?
— Думаю, нужно.
Паренёк замялся.
— Ну, эт… Я поспрашиваю. Среди… своих.
— Не побьют? — удивился Димитрий. — Ты же вроде теперь на другой стороне.
— Жрать захотят — не побьют, — ухмыльнулся Вито. Но было видно, что парень нервничает. — Да вы не бойтесь, я, как это зовётся, "поддерживаю отношения". Ну, там кое с кем. — Он смутился, потом опять криво улыбнулся, показательно тряхнул карман, в котором жиденько звякнули монеты. — Найду подход.
Сыщик не стал отговаривать своего негаданного помощника, но не глядя вынул из кошеля горсть монет разного номинала и сунул в руки парнишке.
— Много, — ахнул тот.
— Ну, есть всем хочется, — заметил Димитрий.
Голод… Резь в животе… Толстопузый доктор, сующий в дрожащую руку кусок пирога.
— Не могу пройти мимо, когда кто-то лежит без сознания. Но с тобой все ясно с одного взгляда. И это не болезнь.
Аромат лесных ягод.
Когда доктор уехал в другой город, он, кажется, плакал. Последнее угощение успело засохнуть и заплесневеть, а он все не решался
