Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
ее короля. Он отмечал, что этот француз виновен в алчности, излишествах, зависти, обжорстве, злобности, лени и очевидном непочтении к святым, но его главным преступлением, которое и вызвало наказание свыше, стало то, что Филипп VI не позволил Эдуарду III мирно и свободно распоряжаться своим наследством. Однако Джон Бридлингтон не пошел дальше и не стал объяснять то странное обстоятельство, что впоследствии Бог распространил свою кару и на обиженных добродетельных англичан.
Может, политика Филиппа VI и спровоцировала эпидемию чумы, но определенно она привела к Столетней войне между Францией и Англией, которая в отдаленной перспективе нанесла ущерб обеим странам, а в ближайшей имела катастрофические последствия для его собственной страны. Начиная с 1337 года, когда Филипп VI объявил, что английская корона утратила права на Гиень, и разгневанный Эдуард III заявил свои права на французский трон, французский крестьянин во многих областях страны больше не знал слова «безопасность». Короткое перемирие после морского сражения при Слейсе быстро закончилось возобновлением военных действий. В 1346 году Эдуард III с армией, насчитывавшей около 15 000 человек, высадился в Нормандии. 25 августа он одержал сокрушительную победу при Креси. Последовавшая за этим осада Кале продлилась год. Военные потери в этой кампании, по современным стандартам, или по сравнению с численностью населения Франции, были незначительны, но урон, нанесенный моральному духу общества и состоянию сельского хозяйства, оказался неизмеримо больше. Несчастным селянам, чьи владения были разграблены французскими или английскими солдатами, появление чумы казалось всего лишь кульминацией процесса, задуманного Господом, чтобы окончательно уничтожить их.
В течение месяца, писал один из авторитетных источников, в Марселе встретили свой конец 56 000 человек. Цифра выглядит невероятно высокой, но, как и во многих морских портах, где бубонная и легочная формы чумы шли бок о бок, смертность была выше, чем во внутренних районах страны. С побережья Средиземного моря эпидемия распространилась в двух основных направлениях. Двигаясь на запад, она быстро достигла Монпелье и Нарбонны. С февраля по май поразила Каркассон, пришла в Тулузу и Монтобан и в августе достигла Бордо. В северном направлении чума в марте, апреле и мае поразила Авиньон, в начале лета – Лион, в июне – Париж, а в июле и августе – Бургундию. Фландрия оставалась незатронутой до 1349 года.
В Перпиньяне эпидемия вела себя почти так же, как в Авиньоне, хотя, как обычно в таких случаях, в городе меньшего размера она сошла на нет быстрее, чем в большом. Разрушение ежедневной коммерческой жизни на удивление ярко демонстрирует статистика займов, которые евреи Перпиньяна выдавали своим христианским согражданам. В январе 1348 года было выдано 16 таких займов, в феврале – 25, в марте – 32, за первые 11 дней апреля – 8, за оставшуюся часть месяца – 3, далее, до 12 августа, – ни одного. Из 125 писцов и правоведов, которые вели свою деятельность до прихода Черной смерти, выжили, по-видимому, 45, что даже с учетом естественной убыли дает вероятный уровень смертности 50–60 %. У врачей дело обстояло еще хуже: выжить удалось только одному из восьми, в то время как из 18 цирюльников и хирургов по меньшей мере 16 умерли или пропали.
Петрарка на полях рукописи Вергилия написал:
«Лаура, славная собственными добродетелями и долго воспеваемая моими стихами, впервые предстала моим глазам в раннюю пору моей юности, в лето Господне 1327-е, в день 6-й месяца апреля, в церкви Святой Клары в Авиньоне, в час утренний; и в том же городе, в том же апреле, в тот же 6-й день, в тот же первый час, лето же в 1348-е у сего света свет оный был отнят, когда я случайно был в Вероне…
Тело ее, непорочное и прекрасное, было погребено в усыпальнице братьев Миноритов в самый день смерти к вечеру; а душа ее, я уверен, возвратилась на небо, откуда была.
Сие же, на скорбную память о событии, с некоей горькой отрадою положил я написать именно в этом месте, которое часто у меня пред глазами, да ведаю, что в сей жизни ничто не должно мне более нравиться, и дабы частое созерцание сего и помышление о скоротечности жизни напоминали мне, что после того, как порваны крепчайшие сети, пора бежать из Вавилона, что помощью Божией благодати легко станет, если строго и мужественно буду памятовать суетные заботы, пустые надежды и печальные исходы минувшего времени».
К 1348 году Авиньон уже почти полвека как являлся местом пребывания римских пап. По этой причине он из довольно значительного города разросся до одного из крупнейших городов Европы. Его роль как папской столицы гарантировала, что он, будучи одним из самых посещаемых центров христианского мира, станет легкой добычей чумы, буйно разраставшейся от любых социальных контактов. Неизвестный каноник в письме к другу из Брюгге пишет, что половина населения Авиньона умерла, 7000 домов заперты и покинуты и за шесть недель в одной могиле захоронено 11 000 тел жертв первых трех месяцев эпидемии. Другая запись приводит общее число умерших, равное 120 000, в то время как один немецкий историк на основании еще менее авторитетного источника отважился назвать цифру 150 000. Так или иначе, не трудно поверить, что умерла половина населения, однако один из немногих подтвержденных фактов можно считать указанием на меньшую цифру. Записи Апостольской палаты показывают, что из членов Папской курии во время эпидемии Черной смерти умерли всего 94 из 450 членов, то есть 21 %. Впрочем, это не самый лучший показатель общей смертности в городе. Никто не стал бы ждать, что хорошо питавшиеся и обеспеченные хорошим жильем старшие чины папского окружения будут умирать в той же пропорции, что и простые смертные.
В целом, похоже, что во время эпидемии служители церкви в Авиньоне вели себя достойно. Имеются в виду служители церкви в широком смысле слова, то есть от папского советника до нищего странствующего монаха. «Из кармелитских монахов в Авиньоне, – безжалостно писал Найтон, – 66 умерли еще до того, как горожане узнали о причине этого несчастья. Они полагали, что эти монахи поубивали друг друга. Из английских монахов-августинцев в Авиньоне не осталось никого, но людей это не волновало». Найтон с глубоким презрением уставного каноника относился к своим буйным и часто приводившим в смущение коллегам. «В Марселе из 150 францисканцев не выжил ни один, чтобы рассказать об этом; и поделом!» – таков был еще один из его комментариев. И все же на самом деле нет оснований сомневаться, что нищенствующие ордена в Авиньоне, как и в других местах, проявляли большое мужество и благочестие,
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
