после определенного срока вексель может быть продан? — Да.
— Где вы живете?
— В Ардебиле.
— Какой процент вы назначаете?
— Один туман в месяц, сроком на шесть месяцев. Тогда ахунд написал документ, а затем прочел нам его. Я достал полкрана, дал ему и взял обязательство. Учитель, я заметил, остался очень доволен.
— У вас, слава богу, немало учеников, — заметил я.
— Да, есть еще несколько человек, сегодня они не пришли.
— Что это они читают?
— Одни — азбуку, другие — молитвы, а некоторые — святой Коран. Те, что постарше, вот в этом ряду, они читают «Гулистан», «Бустан»,[91] Хафиза[92] и еще кое-что.
— Господин учитель, но какое отношение к урокам имеет Хафиз?
— А почему бы Хафизу Ширази не иметь отношения к урокам?
— Ведь известно, что «Диван» Хафиза наполнен стихами суфийского содержания,[93] поэтому вряд ли кто из читающих его здесь способен что- нибудь понять. На пользу ли детям такое чтение, где на каждом шагу говорится о вине, страсти, влюбленных и о кокетстве?
— Скажите, а что читают в школах детям в вашем Ардебиле?
— Я не из Ардебиля. — Откуда же вы?
— Совсем с другого конца земного шара.
— По вашим словам выходит, что вы или из Шираза, или из Багдада?
— Ни то, ни другое, я из Африки.
— Африка? Это, кажется, возле Сальмаса?[94] «Вот так учитель!» — подумал я, а вслух сказал:
— Да. Но скажите мне, географией и геометрией вы тоже занимаетесь с детьми?
— Геометрия? Это еще что такое?
— А счет вы знаете? — спросил я.
— А как же!
— Вы можете определить площадь поверхности шара?
— Я учу детей считать динары.[95] Сам-то я, конечно, знаю геометрию, но детей этому не учу.
— Напишите-ка какой-нибудь пример на сложение или деление по первым правилам счета.
— А что написать?
— Напишите: одна тысяча двести тридцать четыре. Тогда он старательно написал таким образом: 100020034.
— Господин учитель, да ведь эта цифра перевалила за миллиард!
Я хотел спросить кое-что у детей, но подумал, что расстрою себя еще больше, и отступился от этого. Мы покинули школу и, не спеша, направились к дому хаджи Исмаила. Совершив омовение, мы предстали перед хаджи, который уже ждал нас с чаем.
— Ну как, хорошо прогулялись? — спросил он.
Я увидел, что Риза, сын хаджи, еле удерживается от смеха.
— Чему ты смеешься? — удивился хаджи.
— Ага, наши уважаемые гости — странные люди! Они увидели правителя области с его фаррашами и свитой и очень дивились на все эти крики: «Назад! Дальше! Стой!». Не зная, что это наследник и губернатор области, они, как на диковинку, смотрели на всю эту суматоху.
Хаджи тяжело вздохнул:
— Да, сын мой, наши гости не привычны к таким зрелищам. Это бедствие — неотъемлемая собственность только Ирана и иранцев. Ни в одной точке земного шара правители не требуют такого раболепия. Повсюду обязанности властей и права подчиненных хорошо известны и строго определены. И только мы, забытые богом иранцы, должны быть жертвой всяческих прихотей и личных желаний жалкой горстки этих фараонов и нимвродов;[96] что им придет в голову, то они и делают с нашей честью, совестью и имуществом. Нет на них никакой управы, они ни перед кем не держат ответа, и требуй не требуй правосудия — ничего не выйдет. Нынче даже негры — эфиопы и суданцы свободны от такой неволи и пользуются разными человеческими правами, а у нас, горемычных, цепи рабства с каждым днем все крепнут и все сильнее попираются наши человеческие права!
Мне стало ясно, что сердце бедного хаджи истерзано всем этим еще более, чем мое.
Так мы поговорили около часу, отужинали, и затем слуга, зажегши фонарь, проводил нас на нашу квартиру.
На другой день хаджи явился проведать нас. После чая и кальяна он снова стал уговаривать нас переночевать у него, но наш отъезд был назначен на полночь, и поэтому мы, извинившись, отказались.
В полночь мы выехали и, сделав один перегон, прибыли в Хатунабад, что находился в двух фарсангах от Тегерана.
Мысленно я занялся подсчетами: вот уже тридцать шесть дней, как мы выехали из святого Мешхеда, а по железной дороге все это расстояние можно было покрыть максимум за трое суток[97] с гораздо меньшими затратами и несравненно большими удобствами. Увы, иранцы лишены и этого великого блага, да сжалится господь над их положением!
Ранним утром мы прибыли в Тегеран. Я спросил у нашего возницы хаджи Хусайна:
— Где мы остановимся?
— У меня здесь есть друг, смотритель караван-сарая хаджи Мухаммад Хасан. К нему я вас и отведу. Это хороший человек, и я уверен, что он постарается обслужить вас как следует.
Короче говоря, мы пошли туда, нам отвели комнату. Хаджи Хусайн представил нас и ушел. Мы смыли с лица и рук дорожную пыль, смотритель принес самовар, выпили чаю. Юсиф Аму предложил сходить в баню. Я возразил:
— После посещения бани в святом Мешхеде я дал себе клятву никогда больше не ходить в баню в Иране.
— Но ведь это Тегеран — величайшая столица мусульманского мира, — возразил Юсиф Аму. — Может быть, здесь бани не такие, как в Мешхеде.
— Ну что ж, ступай сегодня один, и если вода в бане чистая — завтра пойдем вместе.
Юсиф Аму взял полотенце и футе[98] и пошел в баню, дорогу к которой указал ему смотритель.
Я же, подложив под голову аба,[99] задремал. Разбудил меня Юсиф Аму.
— Ну, как баня?
— Вода и здесь имеет неприятный запах, но есть маленький бассейн, куда пускают не всех. Если желаете, можно брать воду из него и хорошо помыться.
— Хорошо, завтра пойдем.
Я позвал смотрителя и спросил, как его зовут.
— Мешеди Абдаллах, — ответил он.
— Укажите мне лавку, Мешеди Абдаллах, где продают челав-кабаб. — От базара свернете направо, немного спуститесь вниз и там увидите две лавки, одну напротив другой. Та, что направо, — хорошая и чистая лавка.
Мне подумалось, что в этой стране надо постоянно иметь при себе или путеводитель, или знающего проводника. Но что делать, где его взять?
Размышляя, я шел не спеша, как вдруг увидел, что на дороге повстречались какие-то двое —
