Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
которым роман был передан. Вспоминая об этом теперь, можно строить разные предположения о причинах ее любопытства и осведомленности[180].
Мы этих предположений строить не будем. Как не будем пытаться объяснить странное невнимание тогдашних «компетентных органов» к событию, по всем советским меркам, безусловно экстраординарному. Примем гипотезу, высказанную Евгением и Еленой Пастернак:
Причиной тому, что власти не препятствовали факту передачи рукописи и некоторое время никак не реагировали на это, была некоторая неопределенность, непрочность прежних устоев, сместившихся после речи Хрущева на XX съезде, а кроме того, несомненно, сказалась партийная принадлежность итальянского издателя и его сотрудников[181].
Тем более что значащими для дальнейшей судьбы романа стали не слухи, расползавшиеся по Москве и – highly likely – достигавшие «всеслышащих ушей» охранки, а две как минимум встречи Ивинской с заведующим Отделом культуры ЦК КПСС Д. А. Поликарповым, которые устроил все тот же Кожевников.
14
Поликарпов, как можно понять по воспоминаниям Ивинской, к первой встрече с содержанием романа ознакомлен не был – лишь настаивал на том, чтобы упросить итальянцев вернуть рукопись, туманно обещая, что мы «в конце концов разберемся и сами напечатаем роман – там видно будет, с купюрами или без, – но, во всяком случае, дадим им возможность после нас напечататься»[182].
Во время второй встречи – когда, кстати, она произошла? – он вроде бы расположен к «Доктору Живаго» еще более благожелательно. Повторив как условие необходимость забрать рукопись у Фельтринелли,
Дмитрий Алексеевич, – как рассказывает Ивинская, – снял трубку и позвонил в Гослитиздат.
<…> К вам сейчас придет Ольга Всеволодовна и договорится относительно того, когда она привезет к вам Пастернака. Надо будет вам взять роман, просмотреть его, назначить редактора, заключить с Пастернаком договор. Пусть редактор подумает, какие места менять, какие выпустить, что оставить как есть[183].
И процесс пошел —
издательство, – вспоминает главный редактор Гослитиздата А. И. Пузиков, – отнеслось к роману с настороженностью, но и вниманием. Первая его часть вообще не вызывала никаких сомнений, а во второй части мы отметили места спорные, требующие бесед с автором, редактуры[184].
Пошел этот процесс, впрочем, без спешки, и не вполне ясно, имел ли он своей целью только имитацию деятельности, чтобы предотвратить итальянское издание, или, – пересказывает Чуковский слова Федина, – действительно
возник такой план: чтобы прекратить все кривотолки (за границей и здесь), тиснуть роман в 3‐х тысячах экземпляров, и сделать его таким образом недоступным для масс, заявив в то же время: у нас не делают Пастернаку препон[185].
В пользу первого предположения – воспоминания Пузикова, которого
вызвали к высокому начальству.
– Говорят, что у вас хорошие отношения с Борисом Пастернаком. Попробуйте уговорить его написать письмо Фельтринелли с просьбой задержать издание романа.
Я ответил:
– У нас нет договора на роман. Как мотивировать Пастернаку свою просьбу?
– Заключите договор, начните с ним работу[186].
В пользу второго – слова самого Пастернака. «Имеется требование издать роман у нас во что бы то ни стало. По-видимому, он выйдет из печати зимой несколько сглаженный и смягченный», – в письме, датированном 21–25 октября 1956 года, сообщает он сестре Лидии в Англию (Т. 10. С. 184)[187]. Об этом же сказано и в его письме Ю. Г. Вилянину, датированном концом октября: «Есть требование даже „из сфер“, чтобы роман был напечатан» (Там же. С. 185).
В общем, как бы там ни было, 17 октября 1956 года было подготовлено «Предложение на заключение издательского договора на издание романа „Доктор Живаго“», 27 октября выдано Разрешение Госиздата за номером 8–1805[188], а 21 января 1957 года подписан и сам договор[189].
Словом, все хорошо?
15
Нет, не все. Между 20 мая 1956 года, когда рукопись ушла к Фельтринелли, и 21 января 1957 года возникает еще один сюжет, напрочь, казалось бы, разрушающий благостную картину.
Стремясь любой ценой либо остановить издание в Италии, либо по меньшей мере опорочить сам роман, вероломный Поликарпов подключает к делу как писательскую общественность, так и высшую власть.
И начали с Константина Федина, литературного вельможи и ближайшего соседа Пастернака по Переделкину. Вот его дневниковая запись от 16 августа:
Вчера Долматовский:[190] история с Бор. Пастернаком, отдавшим, то ли продавшим роман итальянскому изд<ательст>ву. Это «стало известно»…
Просьба ко мне: убедить Бориса не делать этого[191]. «Но ведь уже сделано!» Так чтобы взял рукопись назад.
Разговор длился долго. И он до детскости беспочвенен. 1) Никто, от имени кого ко мне обращается Долматовский (Поликарпов, Сурков, Ажаев), не читал роман П<астерна>ка. 2) Я его тоже не читал, а только слушал отрывки из первых частей. 3) Априори считается, что роман вреден или опасен на том основании, что «в списках ходит… одно стихотворение такого свойства, каким отличались стихи… белогвардейцев» (Это – Долматовский). 4) Неизвестно, может ли быть опубликован роман у нас, ибо никто не знает – был ли он отклонен какой-ниб<удь> редакцией или изд<ательст>вом, давал ли кто-либо кому-либо о романе отзыв. Впрочем, «говорят», будто П<астернак> давал рукопись редакции «Н<ового> мира» (я, член редколлегии «Н<ового> мира», об этом не слышал!) Неизвестно, увезена ли рукопись за границу, или нет!..[192]
От выполнения этого поручения в личном качестве Федин уклонился («Я сказал, что до прочтения романа вести какой-ниб<удь> разговор с П<астернаком> не буду» – там же), и тогда действие перебросилось в «Новый мир», где пастернаковский «<…> роман лежал в редакции примерно два месяца в ожидании возвращения Симонова из отпуска. Теперь С<имонов> обещает прочитать рукопись в течение недели»[193].
Симонов, понукаемый, как можно предположить, Отделом культуры ЦК КПСС, прочел действительно мгновенно – и закипела лихорадочно спешная работа над коллективным письмом членов «новомирской» редколлегии, где Пастернаку сообщалось:
<…> Как люди, стоящие на позиции, прямо противоположной Вашей, мы, естественно, считаем, что о публикации Вашего романа на страницах журнала «Новый мир» не может быть и речи[194].
По свидетельству Бориса Панкина, именно Симонов
<…> подготовил набросок письма. То есть это он так называл – набросок, когда поставил роман на обсуждение редколлегии. По существу же это был готовый документ, даже статья.
Написать эти страницы было все равно что – сходить на исповедь. <…>
Свои небольшие поправки внесли и соавторы[195].
В частности, – докладывает
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
