после регистрации забрать ее и увезти с собой. Говорил: квартиру продадим, и я тебя увезу – как будто я на такое согласилась бы. Отлично придумал – квартиру продать! Он бы потом меня опять бросил, и что дальше? А куда увезти хотел?.. Ну, сначала, я так поняла, в Кишинев. Но долго он там, вроде бы, не собирался задерживаться, говорил, что Европа большая и что у него уже есть кое-какие заточки. Не знаю, что он имел в виду. Да я особенно и не вникала – знала, что никуда я не поеду. Вот так, в изложении нашей героини, выглядели планы ее мужа на будущее. Обманывала ли она следователей? Или, может, это он ей врал? Не исключено, что и оба они врали. Но, может, так было и на самом деле? Никто этого уже не узнает.
По своим каналам (которые, наверное, еще с советских времен остались) милиция попыталась выяснить, кто такой Штефан Мунтяну и какую позицию он занимал в молдавском обществе. Полученные ими сведения были любопытными, но особой ценности для следствия не представляли, поскольку знание их никуда не вело и не связывало покойного Пескаря с некими новыми лицами и фактами. Сообщалось, что Штефан Мунтяну чуть больше полугода назад прибыл в Кишинев из провинции и устроился на должность инженера по снабжению в одну из фирм, торгующих запчастями к автомобилям. Среди коллег по работе ничем не выделялся, жил на съемной квартире, ни в каких чрезмерных тратах замечен не был, никакой недвижимостью не владел и ни в одном официальном реестре собственников не значился. Не было у него ни банковских вкладов, ни ценных бумаг, не числился он хозяином ИЧП или акционером ООО, и даже собственного автомобиля у него не было, хотя он, вроде, и собирался в недалеком будущем купить подержанные «Жигули». То есть о его богатстве – если оно у него было, а ведь именно это вытекало из его слов, – никто ничего не знал. С виду он был рядовой инженеришка, живущий на свою зарплату. Ну, может, что-то и подворовывающий – не более того. Внимания местной полиции он к себе не привлекал, и ни малейших слухов о его контактах с орудующими в столице Молдавии криминальными группировками известно не было. Единственное умозаключение, которое можно было сделать на основании этих данных, сводилось к тому, что Пескарь сумел надежно скрыть свои связи с местными бандитами (а ведь были же они: кто-то же сделал ему паспорт, подобрал требующегося для опознания наркомана и так далее) и глубоко запрятать (скорее всего, на зарубежных счетах) свои – немалые, по всей видимости – капиталы. Надежды разыскать их теперь – без его непосредственного участия – не было ни малейшей.
Да и так ли уж стремились следователи найти следы этих исчезнувших вместе с Пескарем сокровищ? Мне кажется, навряд ли. Во-первых, они должны были иметь в виду, что истинными владельцами этих денег могут оказаться очень серьезные люди, которые с помощью Пескаря и прокрутили всю аферу и которые могут косо посмотреть на излишнюю ретивость служителей закона. Стоило ли искать неприятностей на свою голову? А во-вторых, если даже считать, что Пескарь действовал на свой страх и риск, то разысканные суммы должны были бы в большей своей части пойти на уплату Пескаревских долгов Волго-Камскому банку – со всеми набежавшими за год процентами и прочими издержками. То-то радости лезть из кожи, выискивая тайные хранилища хитромудрого Пескаря, чтобы спасти от убытков Тимошиных дружков? Так что, думаю, следователи в душе только порадовались, что ни из показаний вдовы, ни из агентурных данных не удалось найти выхода на какие-то связи погибшего, требовавшие дальнейшего расследования.
На этом, собственно говоря, допросы Анны Владимировны и закончились. Следователи пытались еще копнуть там и сям, уточнить те или иные детали, надеясь поймать допрашиваемую на каких-нибудь противоречиях, но всё это уже были мелочи. После того, как, расколовшись в лжесвидетельстве при опознании кишиневского трупа, вдова Пескаря стала на путь признательных показаний, она упорно твердила одно и то же, не поддаваясь ни на какие уловки и, видимо, не собираясь ничего добавлять к уже сказанному. Следователи, разумеется, вовсе не принимали показания нашей героини за чистую монету и с крайним сомнением оценивали их истинность. С одной стороны, всё могло быть так (или почти так), как она рассказывала, но с другой... Можно ли было полагаться на свидетельницу, которая уже наглядно продемонстрировала, что вполне способна хладнокровно лгать представителям закона и – по предварительному сговору со своим мужем – добиваться получения ложного свидетельства о его смерти? А если доверять ей нельзя, то как провести границу между тем, что в ее рассказах соответствует действительности, и тем, что она выдумывает, чтобы утаить истину от ведущих допрос или по каким-то своим соображениям представить ее в искаженном виде? И как раз в этом отношении следствие вынуждено было продвигаться в густом тумане – никакой определенности добиться здесь было невозможно. Ясно ведь, что, будучи женщиной неглупой, Анна Владимировна быстро призналась в фальшивом опознании, поскольку ложность сведений, данных ею кишиневской полиции, была очевидной. Но она прекрасно понимала, что всё остальное в ее свидетельствах проверке не поддается: тот, о ком она рассказывала, был мертв, а других фигурантов, способных уличить ее во лжи или в существенном искажении фактов, просто не существовало. Единственный, о чьих словах и поступках она поведала следователям, был Пескарь, и следовательно, она могла спокойно приписывать ему всё, что считала нужным. Возразить ей он уже не мог.
Наиболее подозрительными в показаниях свидетельницы следователи считали два момента. Во-первых, определенные сомнения вызывало ее утверждение о том, что муж подался в бега внезапно, ни словом не предупредив ее об этом своем решении, и что она ничего не знала о его судьбе до находки в колодце приписанных ему останков и затем до якобы ошеломившего ее звонка от супруга, ни с того, ни с сего надумавшего «воскреснуть» и при этом попросившего еще раз его официально «похоронить». Конечно, нельзя исключить, что так было и на самом деле. Но не менее вероятным кажется и предположение, что уговор между супругами существовал уже с самого начала сей истории и что наша героиня на протяжении всех этих месяцев была в курсе происходящих с Пескарем событий, а, возможно, и поддерживала с ним какую-то связь. Правда, в этом случае картинку сильно портит совершенно нелогичное и не имеющее никакого объяснения появление на свет второго свидетельства о смерти. С какой бы стати решивший бесследно исчезнуть Пескарь загодя запланировал бы фальсификацию двух (!) своих похорон
