носителя крови?
Каждый Сиятельный род был важен для страны — на них зиждилась безопасность, поэтому уничтожать один из них было непозволительной роскошью. Сиятельных семейств оставалось не так много, чтобы это прошло незамеченным. С другой стороны, один кирпичик в стене не так много значил, если не был скреплён с остальными. Вынь его — стена не обрушится. А на его место можно поставить другой. Может не такой сияющий, но крепкий и надёжный.
— Я тоже не бессмертна. — Она опять улыбнулась и похлопала меня по руке. — Но имей в виду, если Теодоро решит, что проблемы, которые он получит потом, меньше проблем, которые он получает сейчас, его не остановит даже то, что ты ему явно нравишься.
— Нравлюсь? — позволила я себе усомниться. — Он слишком блистательный, чтобы ему нравился кто-то, кроме себя.
— Нравишься-нравишься. Со стороны это прекрасно видно. Мы подумаем, можно ли это как-то использовать. Но особо не обольщайся. То, что ты ему нравишься, не помешает ему от тебя избавиться, если начнёшь слишком активно лезть в политику и играть против него. За покушение на короля казнили даже принцев крови, так что во избежание дальнейших провокаций постарайся держаться от дворца подальше. Никаких визитов во дворец, даже ради помощи мне, понятно?
— Разумеется, — с готовностью подтвердила я. От короля я и сама собиралась держаться подальше. — В политику не полезу.
Не для того голова осталась при мне, чтобы красиво скатиться по помосту через какое-то время, радуя зрелищем толпу. У меня на шее она смотрится намного лучше.
— Не зарекайся дорогая. В политику иногда приходится лезть вне своего желания, — отрезала тётя. — Плохо, что части памяти у тебя нет.
— Она есть, но заблокирована.
Посмотрела графиня Хаго на меня странно, словно ей не очень-то и хотелось, чтобы моя память вернулась. И в самом деле, пока я чего-то не знаю, я куда лучше управляема.
— У меня есть перед кем-то обязательства? — уточнила я.
— Обязательства? — тётя приподняла брови, словно не поняла, что я имею в виду. — У тебя не может быть ни перед кем обязательств. Обязательства могут быть только у меня, как у твоей опекунши.
— У меня были какие-то сердечные склонности?
— Вот здесь я порадуюсь, что ты ничего не помнишь, — улыбнулась тётя. — Скажу прямо. Ты обязана выйти за того, кого назначит семья.
— То есть вы?
— То есть я, — согласилась она. — Но выбор — не моя прихоть, это желание твоего отца. Поэтому никакие романы нежелательны, пока ты не выйдешь замуж. И никаких никому обещаний.
— А если я уже дала? — заинтересовалась я.
— Если ты дала и не помнишь, считай, что их нет. Фани, это слишком серьёзный вопрос. Герцогиня не может выйти замуж за кого попало.
— Только не говорите, что я была влюблена в лакея.
— Что? Разумеется, нет, — она рассмеялась. — Но и провинциальный барон тебе не подходит.
Итак, у меня всё-таки случился роман с каким-то бароном, который тёте кажется нежелательной партией. И этот роман Эстефания запихала в самый дальний уголок памяти и накрепко закрыла к нему доступ. А ведь я даже понятия не имею, о ком речь. А если я с ним состояла в переписке? Или даже больше, чем в переписке?
— Возможно, он меня искренне любит?
— А ещё больше он любит возможности, которые получил бы в браке, — холодно сказала тётя. — Эстефания, не разочаровывай меня. Если хочешь завести роман, заводи после свадьбы. Главное, чтобы детей рожала от мужа. Надеюсь, моя прямота тебя не шокировала?
— Нет.
Меня шокировала не прямота, а то, с какой лёгкостью тётя распоряжается жизнью племянницы. Её забота уже начинала давить, поскольку это была забота отнюдь не любящего человека, а того, кто выполняет свои обязанности от и до, прописанные в должностной инструкции. Стало интересно, могу ли я избавиться от её опеки? Вариант опеки монарха был не вариант. Такой опекун ещё хуже: если не найдёт, за что казнить, испортит репутацию напрочь.
— А часто проходят казни? — поинтересовалась я, чтобы понять, насколько этот мир кровожаден. В памяти не находилось ничего, но память, как выяснилось, мне немного ампутировали.
— Редко. Я и не припомню, когда была последняя. Суды нынче на каторгу предпочитают отправлять. В случае самых тяжёлых преступлений — только клеймо и пожизненная каторга.
В голосе тёти явственно прозвучало осуждение. Сразу видно: не поклонник она новомодных веяний по отмене смертной казни. Разумеется, если это не касается её лично.
Больше я ни о чём её расспросить не успела, потому что мы приехали в особняк Эрилейских. О том, что тётя здесь тоже останавливалась по приезде в столицу, я помнила, а вот лица части слуг для меня были совершенно незнакомыми. Они были слишком хорошо вышколены, чтобы броситься нам навстречу, но любопытные физиономии то там, то тут выглядывали из-за портьер и дверей.
Приветствовала нас только экономка, Алисия Риос. Плотная особа лет сорока пяти с талией, обозначенной поясом под грудью. Круглое лицо сияло доброжелательной улыбкой, когда экономка выскочила встречать въезжающую карету, и моё появление рядом с тётей оказалось тем ещё испытанием для этой достойной дамы.
— Двуединый, радость-то какая! Ваша Светлость, Ваше Сиятельство, какое счастье видеть вас обеих в добром здравии. Мы уж не чаяли увидеть вас вдвоём.
Она всплеснула руками, и на лице её появилась такая непритворная радость, что я поневоле почувствовала себя виноватой: экономку я помнила, но просто как некую картинку, и понятия не имела, как к ней относилась. Меня выручила тётя.
— Алисия, увы, наши проблемы на этом не закончились. Племянницу оправдали, но придворный маг ей косо поставил блок на знания о магии, и она утратила ряд воспоминаний. То есть может не помнить кого-то из слуг или что-то случившегося. Его Величество обещал решить этот вопрос, но он лицо занятое, кто знает, как долго он будет решать без напоминания.
В словах тёти прозвучал намёк, что Теодоро вообще не станет этим заниматься. Подозреваю, что в этом случае она и напоминать не будет.
— Двуединый, вот горе-то, — Алисия прикрыла руками рот и смотрела на меня с состраданием. — Меня вы помните, Ваша Светлость?
— Я помню, кто вы, — ответила я. — Но только имя.
— Коли будет на то милость Двуединого, память вернётся. Где это видано,
