беседовали между собою. Ко мне подошел архиепископ Рижский Леонид.
– Простите меня, – сказал он, – что я вчера так ответил на Ваш вопрос. Но около нас близко стояли люди. Боялся, что услышат. Конечно, я вполне сочувствую тому, что Вы говорили на Архиерейском Совещании, особенно о приходах. Но нам говорить об этом невозможно. Вы, наверное, знаете, что тех, кто писал в Предсоборную Комиссию о постановлениях 1961 года в смысле необходимости их изменения, вызывали в Москву и строго внушали не касаться на Соборе этих вопросов. Всякая оппозиция постановлениям 1961 года рассматривается властями как антисоветчина.
Я спросил владыку Леонида, дошли ли до него мои письма из Брюсселя.
– Как же, все дошли! Но, конечно, цензура по пути их следования прочитала, и мы боялись, что Вам не дадут визу для приезда на Собор.
Тут мне на память пришел инцидент с проверкой моей визы на границе и как я тогда не мог понять, в чем дело.
– Но если бы мне не дали визу, что немыслимо, – возразил я, – это был бы большой скандал, ставший в скором времени известным на Западе.
– Да, но они бы Вам прямо не отказали, а сказали бы, что произошло какое-то недоразумение, задержка, и дали бы Вам визу через два дня, к окончанию Собора. Конечно, попросили бы извинения за задержку.
– Однако этого не случилось, – сказал я, – и Куприянов, советский консул в Брюсселе, был даже со мной любезен и без затруднения выдал визу.
– Тем лучше, – сказал архиепископ Леонид, – но будьте осторожны. Вы собираетесь еще говорить на Соборе?
– О постановлениях 1961 года – да. Это самый важный вопрос. А о тайном голосовании я уже сказал на Совещании. Достаточно, все равно выберут Пимена.
– Владыко, не советую Вам выступать, – ответил архиепископ Леонид, – Вас могут не выпустить из Советского Союза.
В этот момент я вдруг вспомнил о своем странном состоянии отравления. Неужто все, что говорит архиепископ Леонид, правда?
– Я сомневаюсь в подобных мерах, это маловероятно, – возразил я. – Хотя я не бельгийский гражданин, а апатрид по паспорту, но все же признанный бельгийским правительством епископ Русской Православной Церкви в Бельгии. Кроме того, у меня много знакомств и связей с влиятельными бельгийскими кругами, начиная с кардинала Сюненса, да и в других странах не будут молчать, если меня задержат в СССР. Поднимется шум, создастся дипломатический инцидент, который совсем не в интересах советского правительства. Самое большее, что может произойти – это то, что меня вышлют отсюда и в будущем не будут пускать.
– Все это так, – заметил архиепископ Леонид, – но Вы не должны забывать, что у Вас в Москве брат и его семья, и они могут пострадать.
– Но то, что Вы говорите, совершенно невероятно. Сейчас же не сталинские времена, – ответил я. – Только за то, что я что-то скажу или не скажу на Соборе, с моим братом и его семьей ничего не сделают. Брат о моих действиях знает и одобряет их. Он сам и его сын Никита отсидели в лагерях и ничего не боятся.
– Все это так, но будьте осторожны. Это мой Вам совет, – сказал архиепископ Леонид.
После этого наш разговор перешел на положение дел в епархии архиепископа Леонида. Он жаловался на трудности с уполномоченным, особенно в связи с двумя женскими обителями, находившимися в его епархии. В час дня мы пошли обедать.
Я сидел за большим столом, за которым обедало около восьми архиереев, среди них – митрополит Ярославский Иоанн. Уже под конец обеда он меня спросил через стол, так что все услышали:
– Ну как, Владыко, Вы все еще остаетесь при своем мнении о постановлениях о приходах? Или переменили его?
– Остаюсь при своем мнении, – ответил я.
– А разве прения на Архиерейском Совещании Вас не убедили?
– Нет, не убедили, – твердо ответил я.
– И Вы будете говорить об этом на Соборе?
– Да, предполагаю.
– Почему? Вот митрополит Антоний решил не выступать, – сказал митрополит Иоанн.
– Надо быть последовательным, – ответил я.
На этом разговор прекратился, водворилось молчание, но лица у слушавших были напряженные.
Оставалось свободное время до приезда гостей из Москвы и открытия заседания Собора. Желающим было предложено осмотреть находящийся в Лавре государственный музей. Нужно сказать, что вся Лавра как таковая, со всеми находящимися в ней церквями и зданиями, считается государственным музеем-заповедником. Но почти все церкви и большинство зданий переданы в ведение Церкви для совершения богослужений, помещения Академии и Семинарии в том числе. В помещении Академии находится также церковно-археологический кабинет, своеобразное и довольно богатое собрание икон и церковных предметов разного качества. Все это – в ведении Церкви, и я много раз все это видел во время моих предыдущих посещений Лавры и не стал бы сейчас осматривать церковно-археологический кабинет. Но кроме него в Лавре имеется и государственный музей, богатый иконами и особенно митрами, сосудами и другими ценными церковными предметами, помещающийся, если не ошибаюсь, в так называемых Елизаветинских палатах. Этот музей обыкновенно не показывают приезжающим из-за границы духовным гостям, во всяком случае, умалчивают о его существовании. Вероятно, чтобы у них не создалось впечатления, что советская власть заграбила у Церкви ее ценности и теперь не возвращает их ей. Мирским иностранцам, посещающим Лавру по линии Интуриста, музей этот охотно показывают, только за плату в валюте. Более того, как мне рассказывал в Москве в 1969 году водитель такси, когда он хотел во время своего отпуска посетить этот музей, с него тоже потребовали валюту, которой у него не было, и его отказались впустить за цену билета в рублях, а узнав, что он советский гражданин, пригрозили вызвать милицию, на что московский шофер негодовал.
Как бы то ни было, этот государственный музей Лавры я никогда не видел и потому решил воспользоваться свободным временем, чтобы его повидать. Нас, соборян, водили туда партиями, человек по 20 архиереев, священников, мирян, всех вместе. Музей замечательный и интересный, содержится в большом порядке, но мысли мои были так захвачены предстоящим Собором и ожиданием его открытия, чувства так насыщены впечатлениями и переживаниями, что мне было не до музея. Я не мог подлинно, глубоко сосредоточиться на его экспонатах и был рад, когда этот осмотр кончился. И это несмотря на то, что я большой любитель музеев – не всех вообще, но тех, где можно видеть предметы древнехристианского, византийского и вообще православного искусства.
Ровно в шесть часов вечера, в воскресенье 17/30 мая, Собор открылся вступительным словом Патриаршего Местоблюстителя митрополита Пимена.[14]
Так как это слово опубликовано, не буду его подробно приводить,
