даже лучшего.
Конечно, во всех перипетиях этой благородной и самоотверженной борьбы за мою жизнь Илия не была одинока. Она всегда чувствовала братскую руку партии, помощь ее руководства, ушедшего в подполье. Благородную и щедрую помощь оказывали журналисты из «Эль Сигло», особенно молодые репортеры, которым я помог найти свое место в газете. Искренне помогали соседи по кварталу, где мы жили.
Были, конечно, и непонимание со стороны одних, страх со стороны других, нерешительность третьих и лицемерие четвертых.
По щекам жены текли слезы, когда она рассказывала мне на этом первом свидании в тюрьме, что дети некоторых соседей по кварталу отказываются играть, как прежде, с нашими дочерьми, потому что их родители — коммунисты. Вот до какой степени фашисты своим террором и запугиванием смогли отравить умы и сердца некоторых простых людей из моего народа. Это первое свидание было долгим. Говорили обо всем, вернее, я слушал, а она рассказывала о товарищах, о трудностях подпольной работы, о твердости тысяч и тысяч народных борцов, о школьных успехах дочерей, об участи многих друзей, о растущих в стране экономических затруднениях.
Никогда я еще не был так восхищен моей подругой. Дочь коммунистов, она, едва достигнув шести лет, должна была нянчить младших братьев, ибо ее мать, самоотверженная партийная активистка, была брошена в тюрьму при диктатуре Виделы. Еще в те годы Илия стала закаленным коммунистом, и она доказала это своим героизмом, твердостью, стойкостью и самоотверженностью в то трудное время, когда я находился в заключении.
Прежде чем расстаться, мы обсудили вопрос деликатного свойства — целесообразно ли привести ко мне на свидание дочерей? Решили, что да. Договорились, что сначала придут старшие, Сесилия и Анна-Мария (14 и 13 лет), а потом приведут и младшую, шестилетнюю Марселиту.
Я вернулся на 2-ю «улицу» успокоенным, в бодром настроении: ведь за мою свободу боролось много людей в Чили… и во всем мире.
Это последнее обстоятельство я смог оценить в полной мере значительно позже, когда обрел свободу. Как извне, так и внутри Чили на хунту оказывался большой нажим по самым различным каналам. Мне стало известно, что в мою защиту выступили многие коллеги-журналисты, среди них даже «мумии», которые руководствовались профессиональной солидарностью, личными привязанностями и просто соображениями гуманности. Сыграли, очевидно, свою роль и разногласия между главарями хунты. Впоследствии стало известно, что в нашу защиту выступили журналистские организации многих стран, многие организации и политические деятели Латинской Америки и Европы. Все это, вместе взятое, а также действенная юридическая защита решающим образом повлияли на исход моего дела.
Конец изоляции
11 декабря 1973 года меня наконец перевели в 6-ю галерею, где содержались «пленные», в отношении которых был отменен режим изоляции, а также уже осужденные военными трибуналами.
Здесь, в соответствии с традициями тюремного быта, товарищи организовали «упряжки». «Упряжкой» называется группа из 6—10 человек, объединившихся по взаимной симпатии, владеющая керосинкой, на которой каждый готовит, по очереди, еду на всех.
Дежурили ежедневно по двое. Смены соревновались между собой, стараясь приготовить что-нибудь повкуснее или пообильнее. По понедельникам дежурным было легче: они почти ничего не готовили, так как в этот день родственники приносили передачи.
Галерея располагалась на втором этаже, под крышей. Солнце сюда никогда не проникало. Камеры были маленькими и, несмотря на все наши старания, оставались рассадниками клопов.
В истории «Пенитенсиарии» наша галерея занимала особое место. Именно отсюда совершил свой знаменитый побег уругвайский убийца Хулио Скарпиццо. Схваченный позднее, он был отправлен в Италию, которая потребовала его выдачи за ранее совершенные грабежи и нападения.
Никто из нас не думал повторить этот побег. С тех пор в тюрьме была значительно усилена охрана, а после прибытия «военнопленных» режим еще более ужесточился.
В середине декабря количество «военнопленных» в тюрьме резко возросло в связи с поступлением осужденных провинциальными военными трибуналами. Сроки им давались огромные: два или три человека были осуждены пожизненно, а большинство — на 20–30 лет. Наиболее многочисленная группа прибыла из провинции Аконкагуа, их судил трибунал в Сан-Фелипе. Это были руководители сельских общин, шахтеры, инженеры и техники и практически все члены комитета социалистической партии этой зоны.
В 6-й галерее разместили также четверых заключенных особого рода. Их главарь, по прозвищу Татарин, был хорошо известен в «Пенитенсиарии». Прежде рабочий, он давно ступил на преступный путь и был уже несколько раз осужден на небольшие сроки за кражи. Сейчас же, когда было объявлено состояние «внутренней войны», ему не повезло — он и три его дружка, новички, впервые вышедшие «на дело», были схвачены военным патрулем после комендантского часа и осуждены на 20 лет военным судом.
Мы довольно близко сошлись с Татарином. Несмотря на свое уголовное прошлое, он мыслил политически верно. Он вырос в пролетарской семье, отец его был профсоюзным руководителем на одном из крупных заводов стройматериалов. Он не забывал о своей классовой принадлежности и, пока мы сидели с ним вместе, проявлял по отношению к нам самую искреннюю симпатию.
Татарин знал всех охранников, знал, кому можно доверять, а кому нельзя, и познакомил нас с тысячью уловок, облегчающих жизнь заключенного.
Мы всегда относились к нему и его сотоварищам уважительно, но, несмотря на это, он чувствовал себя среди нас неловко. Как мы узнали, он просил, чтобы его перевели к коллегам-уголовникам.
— Всяк сверчок должен знать свой шесток, — говорил Татарин. — Мои товарищи там, внизу. Вы очень добры ко мне, но среди вас я, как цыпленок в чужом курятнике…
Впрочем, его многочисленные просьбы о переводе были безрезультатны.
Во второй половине декабря допросы участились. По мере судебного разбирательства многих «военнопленных» освобождали.
В то же время тюрьма пополнялась новыми узниками, захваченными в оперативных облавах, проводимых в поселках и на заводах в Сантьяго, а также осужденными из провинций. Так, из Икике прибыло несколько товарищей, осужденных на пожизненное заключение и на сроки до 30 лет, а вместе с вновь прибывшими из Сан-Фелипе представители провинции Аконкагуа составили большинство населения тюрьмы, относившегося к «военнопленным».
20 декабря лейтенант Идальго пришел за мной в 6-ю галерею.
— У вас свидание, Рохас, разрешенное Главным управлением, не больше чем на пять минут. Вас ждут у меня в кабинете.
Свидание продлилось значительно дольше. В кабинете начальника охраны меня ждали Илия, сестра Мария, племянник Педро и… Сесилия и Анна-Мария, мои старшие дочери.
Они заметно подросли, повзрослели. Я почувствовал, какой радостью для них было видеть своего отца.
Прощаясь, мы договорились, что завтра, в очередной день свиданий, ко мне приведут Марселиту, младшенькую. Состоялась и эта встреча.
Все
