точно так же, за что многие невзлюбили его. Георгий как-то сказал об этом Кенту — он только усмехнулся и язвительно сказал:
— Ну, еще бы! Они надеялись, что все будет «как у людей» — этакие птижурчики, междусобойчики, похлопывания по плечу. Я ведь знаю — кое-кто приехал сюда просто отдохнуть годик, из семьи вырваться, погулять как следует. А их, видите ли, работать заставляют. До любви ли тут?
Через месяц он неожиданно дал контрольную. Кто-то попытался запротестовать:
— Мы же не готовились.
— А что это значит — готовиться? — спросил Кент.
— Хоть конспекты просмотреть.
— Смотрите на здоровье. Можно пользоваться любой литературой.
— Любой? — не поверил кто-то.
— Вот именно. И даже до́лжно.
— Троих нет, — сделал еще одну попытку тот же голос.
— А вот это их дело, — вежливо сказал Кент. — Вы уж о себе позаботьтесь.
Результаты контрольной оказались плачевными — четыре тройки, восемнадцать двоек, пять единиц и даже два нуля. Небрежная двойка красовалась и на контрольной Георгия.
Кент выглядел явно удрученным.
— Скверно, товарищи, очень скверно…
— А что это за оценка такая — ноль? — злобно спросил Петухов.
— Нормальная оценка, соответствующая вашим знаниям. Получите ее еще раз — распроститесь с курсами.
— Ого! — громко сказал кто-то. — А вы не преувеличиваете?
— Ничуть, смею вас уверить.
— Это мы еще посмотрим, — с улыбочкой сказал Петухов.
(Улыбался он напрасно — после второй контрольной, устроенной так же неожиданно, его действительно отчислили с курсов.)
— Не надо смотреть, — желчно сказал Кент. — Я не намерен ориентироваться на самых слабых. Тех, кто в ближайшее же время не ликвидирует пробелы в своих знаниях, будущее ожидает безрадостное. Чем дальше, тем сложнее пойдет материал, в нем вы и вовсе не разберетесь. А тех, кто на экзаменах получит двойки, до практических занятий я не допущу. Машинное время стоит дорого, и переводить его впустую нам никто не позволит.
Угроза явно подействовала, заниматься стали лучше. И все-таки перед экзаменами нервничали все. Собрались задолго до десяти, беспрерывно курили, проглядывали конспекты, словно обычные первокурсники. Георгий подумал, что в этой картине — тридцать взрослых, солидных мужчин, робеющих перед двадцатишестилетним мальчишкой, — должно быть по идее что-то комическое, но никакой комедией не пахло. Он и сам, положа руку на сердце, не мог быть до конца уверен, что все кончится для него благополучно, хотя занимался как будто не хуже других.
Кент экзаменовал его небрежно, вопросов почти не задавал, выслушал и молча поставил в зачетке «хор». Выглядел он измученным. Вечером, когда Георгий пришел к нему, его еще не было. Наташа сказала, что у него сегодня еще один экзамен, в вечернем институте. Кент пришел в одиннадцать, молча сел за стол, подпер голову рукой, и Георгию показалось, что сейчас он просто свалится. Наташа не спрашивая налила коньяку, Кент залпом опрокинул, вяло зажевал лимоном, посмотрел на Георгия и усмехнулся, сказал почти ласково:
— Так-то, брат Георгий… Отмучился?
— Я-то отмучился, а вот ты замучился, — невесело пошутил Георгий.
— Ничего, через недельку у меня хлопот тоже поубавится. У вечерников приму — и целый месяц никаких обязанностей, кроме служебных.
— А потом все сначала?
— А потом все сначала, — машинально повторил Кент.
— А как-нибудь сократить твои обязанности… разве нельзя?
— Как-нибудь — можно, а хорошо — нельзя.
— Не понимаю.
— Да что тут понимать… Ты думаешь, я в вечернем или на этих курсах по своей охоте преподаю? Или чтобы деньгу зашибить? Просто некому. Больше половины из того, что я вам читаю, нет пока ни в одной книге.
— А откуда же ты все это знаешь?
— Я все-таки специалист, — Кент усмехнулся. — Из самых разных источников, в основном американских. Ну, и кое-что моего собственного изготовления.
— Так слушай, — «осенило» Георгия, — если ты хранитель такой уникальной информации, ее же опубликовать надо!
— Умница ты, — с необидной иронией сказал Кент. — Точь-в-точь как деятели из нашей электронной епархии. Они даже специальное решение приняли — издать в шестьдесят седьмом году книгу И. Д. Русакова.
— И что?
— А ничего. Прислали мне из издательства письмо, где величают почему-то Иваном Даниловичем, с просьбой указать объем рукописи и срок представления. Указал. Летом займусь ею, раньше все равно некогда.
— Да ты, оказывается, мастер на все руки.
— Станешь тут мастером… Как выразился один мой приятель, вылез в передовики, так шагай, пока в отстающие не попадешь. Вот и шагаю…
9
Тонко, жалобно закричал во сне Трофименко. Брагин мгновенно перестал храпеть, тяжело завозился на постели, спросил хриплым шепотом:
— Ты чо, Витюх? Приснилось чо-нибудь?
Трофименко глубоко вздохнул и не ответил.
— Может, воды дать? — спросил Брагин.
— Дай, — еле слышно ответил Трофименко.
Брагин в темноте отыскал графин, налил воды и, как догадался Георгий, присел к Трофименко на кровать, забормотал:
— Ты… это самое… спи еще. А чтобы всякая мура не снилась, думай о чем-нибудь приятном. Ну, это самое… о бабах, что ли.
И еще что-то бубнил, пока Трофименко не сказал:
— Ладно, иди ложись.
Брагин улегся и, прежде чем захрапеть, сказал:
— Если что, так… это самое… буди.
— Ладно… «это самое», — ласково отозвался Трофименко. — Привязалось к тебе «это самое»…
— Так чо, все говорят.
Они еще с минуту пошушукались едва слышным шепотом и, кажется, оба заснули.
Во время этого разговора Георгий не шевелился и даже затягиваться сигаретой перестал, — будто подслушивал. А как замолчали они, стало ему вдруг обидно: вспомнил, как прошлой ночью сам он кричал во сне, все, наверное, в палатке слышали его крик, и только Ковалев из вежливости осведомился, не нужно ли ему чего-нибудь, и тут же снова уснул.
И понимал Георгий, что обида мелочная, вздорная и не время сейчас думать об этом, а ничего не мог поделать с собой. Через минуту он обнаружил, что обида разрослась до масштабов чуть ли не вселенских, ему даже плакать захотелось, и с недоумением подумал: что-то тут неладно. Или он совсем уж стал психопатом, или… Второе «или» было еще более неприятным: обиделся он вовсе не потому, что в палатке так невнимательно отнеслись к его ночному кошмару, а на что-то другое… На что? И, подумав, он честно признался себе: на жизнь, на судьбу свою. И главным сейчас в этой обиде даже не то было, что судьба отняла у него Ольгу, а что не дано ему было достойно пережить ее смерть, не оказалось у него сил, чтобы выбраться из-под обломков крушения и идти дальше. А ведь были возможности, были…
Георгий вспомнил, что говорил ему Кент по окончании курсов:
— Ну вот, Жора, дальше сам двигай. Пока ты на полкорпуса впереди, воспользуйся этим. Теперь уже у тебя будут учиться, так что на год-два положение мэтра
