первым советским исследователем, занявшимся изучением тюленей на Малой Курильской гряде. Мне посчастливилось стать на дорогу первооткрывателя. Еще недавно на зоогеографической карте Курильские острова представляли «белое пятно», а сейчас полностью исследованы. Один мой коллега — Берзин — утверждает, что это — подвиг. Ну, он хватил. Какой тут подвиг? Просто до нас никто этим всерьез не занимался — руки не доходили. А мы наверстываем упущенное — вкалываем, как волки. Вот и весь подвиг. Работается легко и с безмерным увлечением.
…Уже пять дней у нас живет новорожденный островного — самое милое существо на свете. Пытаюсь искусственно кормить его, хочу привезти во Владивосток. (Тайно мечтаю показать во время доклада — записал на магнитофонную пленку голос тюлененка.) Веду наблюдения.
Вернулся с берега, где выхватил из рук почтарей «слова родных» и чуть ли не вплавь кинулся на судно. Всего десять писем. Нужно сегодня же отправить всем ответы, так как ночью уходим — заход в бухту внеплановый, и о нем начальству не сообщаю. Поэтому постараюсь быть кратким (правда, не всегда у меня это получается).
Домочадцы мои живут неплохо. Сегодня получил от Люси письма. Молодчина! Думаю, другой такой — умеющей годами ждать возвращения мужа, который в это время залегает с тюленями на лежбищах, — мне уже не найти. Да еще в условиях Владивостока, который по своим нравам, ей-ей, не Челябинск.
Я уже сообщал, работа моя подвигается. Думаю, в ближайшее время «родится» 6—7 новых статей.
Поскольку других вопросов нет, заканчиваю».
Глава 22
„Я — ИССЛЕДОВАТЕЛЬ, А НЕ ХОЗЯЙСТВЕННИК!“
Алексей пришел в институт, как обычно, к началу рабочего дня. В лаборатории уже были Панина и Косыгин.
— Как там, на Сахалине? — встретил его вопросом Геннадий.
— На острове — нормальная погода, — делая озабоченный вид, пропел Белкин.
— Это и без тебя знаю, — проворчал Косыгин. — Я о совещании спрашиваю.
— Ах, о совещании? — будто удивившись, переспросил Алексей. — Совещание как совещание — одна трата времени.
— Представляете себе, — продолжал Белкин уже без прежнего налета шутливости, — три дня болтовни! Это двадцать четыре рабочих часа! Помножьте на сотню праздно болтающихся. Получается: почти две с половиной тысячи украденных у государства человеко-часов. Я бы за такое сжигал виновников на костре. Как во времена инквизиции.
— В таком случае, Леша, одним из первых надо сжечь моего папу, — сказала Галя. — Ведь ему чуть ли не каждый день приходится проводить совещания.
— Кирилл Иванович не в счет, — заявил Алексей. — Он проводит необходимые совещания. Так что не рассматривай Белкина как тенденциозную личность. Я не против совещаний вообще. Я против совещаний пустых, бестолковых… Единственное светлое пятно на сахалинской сходке — окончательно и бесповоротно разошлись со Снегиревым.
— Почему? — не удержался Косыгин.
— Для вас, Геннадий Митрофанович, не является секретом мой принцип: или вкалывать до седьмого пота, или катись ко всем чертям. Во время последней экспедиции Снегирев, по-моему, только и занимался тем, что пинал воздух.
— Не забывай, Леша, и другое, — возразил Косыгин. — Когда Снегирев заведовал нашей лабораторией, помнишь, как он «выбивал» для нас шхуны, деньги на экспедиции, позволял ездить в командировки в Москву, Ленинград, на Камчатку, наконец, редактировал твои статьи…
— Когда он редактировал статьи, я говорил ему спасибо. А то, что «выбивал» суда, деньги на экспедиции, — это входило в его обязанности. Он же подавал это так, будто делал нам одолжение… Что ни говори, любит он загребать жар чужими руками. И когда в гостинице зашел об этом разговор, так ему и сказал: «Или, Снегирев, будешь работать, или нам придется трогательно расстаться».
— А он?
— Невозмутимо заявил: «Мне искренне жаль, Белкин, что ты уродился всего лишь ломовой лошадью».
— А ты?
— Ответил, что признателен за сравнение со столь благородным животным, чего, к сожалению, сделать в отношении его не могу. Снегирев с бранью выскочил из комнаты… Хорошо, если бы проветрил мозги и сделал правильные выводы, — задумчиво закончил Белкин.
— Ты погорячился, Алексей, — предупредил Косыгин. — Аркадий не такой уж безнадежный парень. И не по-товарищески это — унижать коллегу.
— А по-товарищески — выезжать за счет других?
— Но об этом можно было бы поговорить без всяких обид.
— Иногда пощечина полезней «тысячи тонн словесной руды». Это даже Макаренко не отрицал…
— Леша! Тут тебя гранки дожидаются, — после неловкой паузы сообщила Панина.
— Какие гранки?
— Из Академии наук.
— Чего же вы, черти полосатые, голову морочите?
Алексей поспешил к столу и среди десятка различных папок увидел ровные колонки текста. Быстро пробежал по ним глазами, что-то вычеркивая и вставляя уточнения на полях.
— Наконец-то! — перевел дух, когда вычитал текст до конца. — Пусть знают наших, «фока-антисеребровских»!
Дверь отворилась, в комнату вошел Берзин. Русые, почти пепельные волосы сползли на его широкий, атакованный веснушками лоб.
— Привет «ластоногим»!
— Здравствуй, «китообразный»! — ответил Алексей.
— Чего зубы скалишь? — бросил Альфред в сторону Белкина.
— Не видишь, что ли, радуюсь — академики гранки прислали, обещают скоро напечатать статью об островном.
— Это другое дело, а я подумал: выполняешь неизвестное мне упражнение йогов. Прими, старик, мое сочувствие. Скоро о твоем тюлене узнает весь мир, а его первооткрыватель станет популярным, как голливудская кинозвезда.
— Это ты загнул.
— Чего загнул? «Доклады Академии» выписывают на всех шести континентах. Срочно нанимай секретаря для приема отечественных и зарубежных корреспондентов. Бери меня, только давай на берегу условимся: соотечественников принимаю я, иностранцев — ты.
— Почему? — удивился Алексей.
— Язык «хромает», а ты в нем ас.
— Нашел аса. Ты, как всегда, переоцениваешь мои возможности.
— Не скромничай. Лжескромность не украшает. Признайся: если ты вздумаешь написать письмо, допустим, какому-нибудь лорду, тебе потребуется не более пятнадцати-двадцати минут?..
— Ты к чему это, Берзин? Снова какую-нибудь «свинью» решил подложить?
— Надеюсь, не откажешь в любезности настрочить полторы странички одному американцу. Причем надо сегодня отправить письмо. Честное слово, Леш! Ждал тебя, как бога.
— Чем ждать, скорее бы сам написал.
— Все равно не успел бы. Я слышал не раз, как вы тут с Галкой лопочете. Это у вас вместо физической разминки, что ли?
— Нет, мы — за гармонию физического и духовного развития. А ты?
— Теоретически «да», практически не получается.
— Давай письмо и выметайся. Делаю это исключительно из-за хорошего расположения духа. Завтра ни за что не соглашусь…
— На завтра у тебя запрограммировано плохое настроение?
— Я не программирую плохого настроения, но находятся такие словоохотливые люди, которые все-таки портят его.
— Гарантируешь, что сегодня переведешь письмо, — тут же исчезаю. Думаешь, у меня нет дел?
* * *
После обеда в институте заседал Ученый совет: утверждали темы и сроки защиты кандидатских диссертаций. Когда черед дошел до Белкина, он поднялся и неторопливо начал:
— Я познакомился с тематикой кандидатских
