class="p1">Хорошо, подъехал «газик», такой же, как и у меня, из него выскочил встречающий, принял сумки.
— А что, доктор не прилетел? — спросил встречающий.
— Я доктор, — ответил я. Он, верно, думал, что доктор будет в белом халате и колпаке, а тут какой-то тип в странной форме, да ещё с пистолетом на бедре.
Форма не странная, это и не форма вовсе, а просто полевой костюм. Без погон, без знаков отличия, но и по покрою, и по материалу — то, что должен носить советский офицер в жарком пустынном климате. Увы, для армии не подойдёт, дорогой материал. А для меня в самый раз. А пистолет, что пистолет. Золотой пистолет, «Беретта».
— Где больные?
— Садитесь, отвезём.
Сел.
Иван же сказал, что дойдёт пешком. Тут рядом, полкилометра. Вам спешить нужно, а ему самолёт обиходить.
Подъехали к палатке, стены подняты, но всё равно жарко.
На раскладушках, да, да, обычных дачных раскладушках, лежат пятеро. С ними паренек лет двадцати, на плече повязка с красным крестом. Санитар, значит.
При нашем появлении больные сели.
— Где доктор? Доктор где? — говорит один голосом капризным и даже требовательным. Это радует, значит, не всё плохо. Было бы хуже, если бы лежали и постанывали. А если бы молчали, то и совсем худо.
— Доктор вот он, — сказал сопровождающий меня бригадир Волынов. Познакомились по дороге.
— Лечи нас, доктор, и поскорее!
— Ага, ага. Фамилия, имя, отчество? — я достал блокнот.
— Зачем тебе моя фамилия?
— Узнаешь, — я передал блокнот и ручку бригадиру. — Пишите разборчиво: паспортные данные, где и кем работает. Этого борзого… то есть больного отметьте отдельно.
— Ну, Семёнов я. Андрей Семёнов, — нехотя сознался больной.
Я приступил к осмотру, одновременно расспрашивая. Собирая анамнез.
Дело обыкновенное: вчера что-то выпили. Вечером. Жидкое. Подумали, что это ситро, да. Так и запишите — подумали, что это ситро. Выпили, значит, ситреца, и всё было хорошо. А наутро голова кружится, живот болит, тошнит, и мушки перед глазами.
Всё это быстренько-быстренько. Опрос, осмотр, обнюх. Да-да, отравившиеся метиловым спиртом пахнут по-особому. Метанол превращается в формальдегид, а этот запах знаком с анатомички.
— Начинаем лечение! — объявил я.
Ну, какое лечение? Желудок промывать поздно. Остается антидот, мечта, а не лечение. Из сумки достаю бутыль разведенного спирта, но уже медицинского. Сорокапроцентный, на растворе глюкозы. И всем по порядку даю шоколадку, то есть по стопочке, пятидесятиграммовой. То есть это и не стопочка вовсе, а мерный стаканчик для сбора мочи, но знать об этом не всякий должен.
— А закусить? — потребовал капризный.
— Воды им дайте. И побольше, побольше.
Санитар сбегал, недалеко. Принес соку, березового, трехлитровую банку. Того самого, которым родина щедро поила своих питомцев.
— Вот и пейте. Пейте и лежите спокойно. Выпьют сок — переходите на воду. Чайная ложка питьевой соды на банку, — и я вышел наружу. Какой тут форсированный диурез, люди обезвожены. Жара же.
Сел на скамеечку под брезентовым навесом. Ветерок слабый, но всё-таки, всё-таки.
Ничего страшного, отравление легкой степени. Видно, в жидкости, что они пили, метилового спирта было немного, да ещё в смеси с этиловым.
— И что с ними будет, доктор? — спросил бригадир.
— Через час-другой подъедет санитарный автобус, их переправят в госпиталь. Подержат несколько дней, понаблюдают, анализы-манализы всякие. Думаю, шансы неплохие. Жить будут.
— А… А когда назад?
— В смысле?
— Ну, к труду.
— Не знаю.
— Я слышал, их в Союз сразу отправляют.
— Ну нет, сначала полечат, это обязательно.
— А нельзя, чтобы не отправлять?
— Мы, медики, никого никуда не отправляем. Не наша забота. Мы лечим.
— Но если написать, что это… ну, не знаю, солнечный удар?
— Ага, у пятерых разом.
— Ну, отравились, съели несвежее.
— Вы этого не говорили, я этого не слышал. О подобном происшествии доклад идет непосредственно в Москву. Будет расследование. Кстати, где начальник колонны?
— Товарищ Горелов на объекте. Там… Там…
— А объект далеко?
— Минут пять, если на машине.
— Тогда поехали. Раз не идет к Магомету гора, вместо горы скоро будет дыра.
— А больные?
— Санитар присмотрит, — сурово сказал я. — Сейчас у них в организме идет война между змием зеленым и змием чёрным, остаётся лишь наблюдать.
— Чёрным?
— Метиловым спиртом. Дозу этилового я им дал, больше пойдёт во вред. И, поскольку мне не предоставили образец выпитого ими вещества, вся ответственность за состояние отравленных ложится на…
— На кого?
Я не ответил.
Объект и в самом деле был в пяти минутах езды. Похоже, товарищ Горелов решил, что с отравленными пусть медицина разбирается, его дело сторона, и потому до встречи с врачом не снизошел.
Это он напрасно.
И, возможно, меня послали сюда не из вредности, а потому, что решили: на врача обыкновенного товарищ Горелов сумеет надавить, а вот на меня вряд ли.
Объект, то бишь канал в пустыне, красотой не впечатлял. Песок, он и есть песок. Техника — экскаваторы, бульдозеры, самосвалы. И главное наше достояние — люди.
Но работа не кипела. Работа застыла — если можно застыть под палящим сахарским солнцем. Люди прятались в тени машин.
Мы подъехали ближе.
— Видите? Видите? — голос товарища Горелова был торжествующим.
— Что мы должны увидеть?
— Посмотрите сюда!
Я посмотрел.
Кость. Большеберцовая кость. Не человеческая, нет. Размером в два метра, не меньше.
— Динозавр?
— Возможно, — ответил товарищ Горелов. — Я не специалист, но возможно.
— Я по поводу массового отравления… — начал было я, но Горелов перебил:
— Пятеро — ещё не массовое. И ничего с ними не случится, уж поверьте. Я таких насмотрелся. Жаль, конечно, если их отошлют в Союз, ну да это запланированные потери. Урок другим.
— То есть вы ждали нечто подобное?
— Я, молодой человек — Горелову было около сорока, — я с пятнадцати лет в поле. Здесь не ангелы работают, а обыкновенные люди. И пьющих среди них каждый третий, если не каждый второй. Как у вас, у медиков, говорят: всё яд, главное доза? И я того же мнения. Если время от времени вечером мужики выпьют на троих бутылку водки, вред будет минимальный, если вообще будет. Утром — как стеклышко, и будут работать, несмотря и на холод, и на жару. И превратить их в трезвенников одним лишь распоряжением сверху невозможно. Значит, что?
— Значит, что?
— Значит, нужно им дать возможность эту бутылку купить. И выпить, не прячась, стыдно же мужику прятаться. Унизительно. Понижает самооценку, а это куда как хуже, чем сто пятьдесят на грудь. Даже и для работы.
— Ливия — мусульманская страна, — назидательно сказал я.
— Я в Египте работал. Тоже мусульманская страна…
— Когда плотину строили?
— Там много чего строили. И не только наши работали, а итальянцы, немцы западные, даже американцы. Так у них — бар для строителей. Вот прямо в поле — бар. Ну, типа пивнушки. Заходят немцы, берут по бутылке пива, даже не поллитру, а ноль три, и с этим пивом весь вечер и сидят за столом, горланят. Кому от этого плохо? Да хоть и американцы. Войдёт этакий ферт, мне, скажет, виски! Двойной виски! Как звучит-то, двойной виски! А это пятьдесят граммов, даже меньше! Выпьет он свой виски, и доволен — крутой такой парень, сам чёрт ему не брат.
— Наш человек на двойном виски не остановится.
— Во-первых, цена. Дорогие напитки в баре. Во-вторых, система штрафов: не вышел в смену, или вышел пьяным — прогул. А, в-третьих, почему бы сначала не попробовать? Ливия — мусульманская страна? Ну, пусть отвернутся и не смотрят. Не в мечети пьют, не на улице, а в баре для иностранцев. У нас в Союзе разве пустят кого попало в интуристовский зал? Меня — точно нет, сунулся как-то. Вот и тут пусть так же сделают. Где мы, а где город? Какой соблазн правоверным, если наши в пустыне чуток и выпьют?
— Вы бы и предложили такое — наверх. Начальник колонны — большой человек.
— Наверху думают, что стоит отдать распоряжение, как тут же все станут трезвенниками. Не станут. А станут самогон гнать из фиников, или, того хуже, пить всё, что льется. И травиться, и слепнуть. Я всё злое под ключ спрятал, но ведь у нас полно технических жидкостей, без которых ежедневно не обойтись, их не спрячешь. Ребята и хлебнули. Не ослепнут, ну, и вы поможете, конечно. Но их теперь в Союз отошлют, а кому работать за них?
— Вы сами сказали — урок другим.
— Сказал. Только одни поймут, что нельзя пить, а другие — что нельзя признаваться. И будут терпеть, пока не ослепнут. Было это, всё уже было.
— В Египте?
— И в Египте тоже, — он вздохнул раз, другой, третий, словно выполняя дыхательное
