деревообделочный комбинат выполнили планы. Завод электрических машин, «Гидрометеоприбор» и оба кирпичных, как обычно, отстали. Сводка о работе шахт и всех предприятий Углеграда ежедневно была на столе у Суродеева, и, приходя на работу, он начинал день с нее.
В городском комитете партии он работал четвертый год, хорошо знал, какие предприятия успешно справляются со своими заданиями, а каким нужно помогать, где можно бывать раз в неделю, а где необходимо чуть не каждый день, в каком коллективе все хорошо, а в каком неблагополучно и вряд ли скоро наладится. Партийным работником он сделался не по призванию, но вскоре почувствовал — все, что делает, является главным делом его жизни.
Полугодовой план добычи угля был выполнен. Но отдельные шахты с заданием не справились. Себестоимость все еще оставалась намного выше заданной.
«Дорого́й, дорого́й уголек даем, — озабоченно думал Суродеев. — Дешевле, наверно, было бы возить из Донбасса, чем тут рубать!»
Углеградские шахты были заложены после войны, когда топлива в стране не хватало, а старые угольные районы не давали еще того, что требовалось народному хозяйству. На себестоимость в те времена не обращали внимания; нужна была энергия — любой ценой.
Сейчас положение изменилось. На первое место в топливном балансе страны вышел газ, и, само собой, сделались небезразличны затраты на добычу и себестоимость угля. И хотя Суродеев, как и многие работники, отстаивал существование своего района, он понимал, что Углеграду не под силу тягаться с Донбассом или Карагандой.
Виноваты в этом, прежде всего, были сами условия залегания угля. Здешнее месторождение — сравнительно неглубоко, но сильно обводнено. Подготовительные работы, добыча и все остальное ложатся тяжелым бременем на себестоимость.
Шахты, не справившиеся с заданием, заставляли думать об организационных выводах. Без этого не обойдешься.
«Чернушина на Соловьинке придется, видно, переизбирать, — невесело думал Суродеев. — А кого вместо него? Хочешь не хочешь, а надо перебрасывать Поветкина с пятой. Только-только освоился, — но что делать?..»
Порою ему казалось, что переброска партийных работников не дает нужного результата, как не меняет сумму перестановка слагаемых. Но для высшей алгебры руководства было мало одного желания изменить все вдруг.
«Алгебра, алгебра, — сердито повторял Суродеев. — Хорошо тому, у кого сил хоть отбавляй! А у нас всё на счету, всё как при четырех действиях арифметики — сложение, вычитание, деление. Только умножать нечего!»
Требовательный телефонный вызов заставил его опомниться. Звонили из обкома.
Сняв трубку, Суродеев отозвался:
— Слушаю…
Шаронин никогда не считался с временем, мог поднять любого работника среди ночи, а то и под утро. Суродеев представил себе, что происходит в кабинете секретаря обкома, и почти тотчас же услышал резковато-торопливый его голос:
— Здорово, Суродеич! Не спишь еще? Ну, как там у тебя?
Казалось, он и не ждал ответа, но Суродеев все же успел сказать:
— Пленум у нас, Павел Иваныч. Готовлюсь к докладу. Приезжайте…
— Знаю, — отозвался Шаронин и, словно сожалея, что обстоятельства не позволяют поступать так, как хочется, вздохнул. — Некогда! Приедет Меренков, а я как-нибудь в другой раз.
Меренков заворачивал промышленным отделом обкома. Так о себе любил говорить он сам, и так с едва уловимой иронией говорили о нем другие работники. Суродеев знал это и, услышав его фамилию, кисловато поморщился.
— Будем ждать.
— Что у тебя на повестке? — вдруг спросил Шаронин. — Итоги полугодия?
— Задачи партийной организации в борьбе за выполнение плана третьего года семилетки.
Шаронин знал: всё это нужно обязательно конкретизировать на местном материале. Только это могло сообщить дыхание живой жизни намеченному.
— Сделайте упор на повышении производительности труда. Она сейчас в плане семилетки самое главное.
— Обязательно, Павел Иваныч!
— Производительность труда, снижение себестоимости. Пускай каждый рабочий коллектив, каждая парторганизация ясно и ощутимо представят себе, какой вклад они смогут внести.
— Да… мы думаем ставить вопрос не о консервации заложенных шахт, а о развитии добычи.
— Думать никому не запрещается, — поддержал Шаронин, как будто сам он предполагал иначе. — Оргвопросы есть?
— Вроде нет.
— Ну, добро, — он что-то вполголоса сказал, видимо, вошедшему в кабинет, тяжело скрипнул креслом. — Да… а что у вас там за катастрофа? С жертвами?
Суродеев почувствовал себя словно бы застигнутым врасплох.
— Разрешите, я о ней письменно.
— Раньше надо было письменно, — рокотнул вдруг Шаронин. — Почему секретарь обкома должен узнавать об этом по бумажке?
Суродеев молчал.
— Что ж ты? Язык проглотил?
— Сорвался электровоз, — кляня себя за то, что поддался Дергасову, стал рассказывать Суродеев. — Погибло трое спускавшихся в шахту проходчиков. Четвертый — электромеханик, по вине которого произошла катастрофа.
Шаронин выслушал его, не перебивая. Молва, как он и предполагал, разукрасила все это небывалыми подробностями и страхами.
— Та-ак. А тут уж невесть что плести стали…
— Комиссия заканчивает расследование, — добавил Суродеев. — Придется кое-кого привлечь к ответственности.
— Кто там начальник шахты?
— Костяника. Но замещал его главный инженер Дергасов.
— Не тот ли, что в новаторах у тебя ходит?
Чувствуя себя словно бы виноватым, Суродеев подтвердил:
— Он самый.
— М-да, — озадаченно протянул Шаронин, — положеньице! — и неожиданно зевнул. — Ну ладно. Пускай Меренков захватит акт расследования, поглядим.
— Хорошо, Павел Иваныч, — с облегчением пообещал Суродеев. — Комиссия должна завтра представить.
Все вроде обошлось. Конечно, в обком о катастрофе нужно было сообщить в первую очередь, — он знал это.
«Попутал меня, черт, — разозлился Суродеев не то на себя, не то на Дергасова и сразу же сделал из разговора свои выводы. — Надо после пленума собрать руководителей шахт, обсудить заключение комиссии. Пока там что, а у нас все как должно…»
Алгебра партийного руководства не исключала самых простых, подчас набивших оскомину действий. Заперев в стол доклад, он встал, погасил лампу и с удовольствием размялся.
Новое здание, в котором недавно разместился горком, выходило фасадом на городскую площадь. Из окон кабинета открывался вид на застраивающийся центр Углеграда. Тянуло ночной свежестью, сырью, угольной пылью.
— Попутал, — сердясь на самого себя, выругался вслух Суродеев. — Сам не путайся, так никто не попутает!
И, обрадовавшись, что, кажется, развязался со всем этим, почувствовал внезапную легкость и душевную освобожденность.
9
Чувство душевной освобожденности было давно незнакомо Дергасову.
«Почему бы это? — недоумевал он, возвращаясь из дому в шахтоуправление, куда должен был с минуты на минуту подъехать представитель. — Разве я не стараюсь?..»
Шахта работала. Вертелись колеса на копре, шипела компрессорная, сыпался в бункера уголь. Террикон рос и рос — темный, двугорбый, ощутимо нависал над погрузочным пунктом, над заказником и все шуршал и шуршал осыпавшейся породой. За три года он увеличился чуть не вдвое и дымил теперь серным колчеданом на весь Северный.
«Не побеспокоились о розе ветров, когда закладывали, — с ноткой собственного превосходства, за которой
